Mihail Bulgakov. Master e Margarita

 

 

 ...Так кто ж ты, наконец? - Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.

Гете. "Фауст"

 

 

...Bat hu es yu, pa fin? – Me es parta de toy forsa kel sempre voli lo bade e sempre zwo lo hao.
Gyote. "Faust"

 

 

'... who are you, then?' 'Iam part of that power which eternally wills evil and eternally works good.'

Goethe, Faust

 

 

 

Глава 1

 

 

CHAPTA 1

 

 

CHAPTER 1.

 

 

Никогда не разговаривайте с неизвестными

 

 

Neva shwo kun gariba

 

 

 

Never Talk with Strangers

 

 

Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина.

 

 

Unves pa vesna, al ora de nopinchanem garme suryachu, dwa sitisen lai a Patriarka-ney chitan.  

 

At the hour of the hot spring sunset two citizens appeared at the Patriarch's Ponds.

 

 Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару,

был маленького роста, упитан, лыс, свою

приличную шляпу пирожком нес в руке, а на

хорошо выбритом лице его помещались

сверхъестественных размеров очки в черной

роговой оправе.

 

 Un de li, do sirke charshi yar, klaiden in grey saif kostum, es nogao, aika gros e kalve.

Ta zai porti suy gai-ke felta shapa in handa, e on suy hao razi-ney fas loki sobrenaturalem gran okula do swate korne frama.

 

 One of them, approximately forty years old, dressed

in a grey summer suit, was short, dark-haired,

plump, bald, and carried his respectable fedora hat

in his hand. His neatly shaven face was adorned with

black horn-rimmed glasses of a supernatural size.

 

 

Второй - плечистый, рыжеватый, вихрастый

 

Otre-la, chaurpleche yunge man do rudish yeroshen har, onhev kwadras-ney kepa on nuka, kauboy-ney kamisa, rugi-ney blan panta e swate sporta-shus.

 

 

The other, a broad-shouldered young man with

молодой человек в заломленной на затылок

tousled reddish hair, his checkered cap cocked back

клетчатой кепке - был в ковбойке, жеваных белых

on his head, was wearing a cowboy shirt, wrinkled

брюках и в черных тапочках.

 

white trousers and black sneakers.

 

 

Первый был не кто иной, как Михаил

 

Un-ney-la es nul otre jen kem Mihail Alexandrovich Berlios, redakter de grose literature jurnal e presider de administrasion de un gran Moskva-ney literature union, kurtem nami-ney Massolit. Ta-ney yunge kompanion es poeta Ivan Nikolayevich Ponirev, kel skribi sub nam Sindomnik.

 

 

 

The first was none other than Mikhail Alexandrovich

Berlioz, editor of a fat literary journal and

chairman of the board of one of the major Moscow

literary associations, called Massolit for short,

and his young companion was the poet Ivan

Nikolayevich Ponyrev, who wrote under the

pseudonym of Homeless.

 

Александрович Берлиоз, председатель правления

одной из крупнейших московских литературных

ассоциаций, сокращенно именуемой

МАССОЛИТ, и редактор толстого

художественного журнала, а молодой спутник его

- поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный.

 

 

Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели

 

Al he geti inu shada de apena grinifi-she lindas, ambi skriber pa un-ney kosa hasti a buntem pinten kioska kun jaopay "Bira e piwat".

 

 

Once in the shade of the barely greening lindens,

первым долгом бросились к пестро раскрашенной

the writers dashed first thing to a brightly painted

stand with the sign: `Beer and Soft Drinks.'

 

будочке с надписью "Пиво и воды".

 

 

Да, следует отметить первую странность этого

страшного майского вечера.

 

 

Apropoo, treba merki un-ney strantaa de toy dashat-ney mey aksham.

 

 

Ah, yes, note must be made of the first oddity of

this dreadful May evening.

 

 

Не только у будочки, но и во всей аллее,

 

Sirkum ye nul hi jen, bu sol bli kioska, bat yoshi
in ol alee paralele a Malaya Bronnaya gata.

 

 

There was not a single person to be seen, not only

параллельной Малой Бронной улице, не оказалось

by the stand, but also along the whole walk parallel

ни одного человека.

 

to Malaya Bronnaya Street.

 

 

В тот час, когда уж, кажется, и сил не было

 

Al toy ora wen oni semblem bu mog spiri pyu, wen surya, afte nakali Moskva, in suhe tuman zai lwo a koylok baken Garden-ney Halka, - nulwan lai-te sub lindas, nulwan sidi on bencha, alee es vaku.

 

 

At that hour when it seemed no longer possible to

дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом

breathe, when the sun, having scorched Moscow,

тумане валилось куда то за Садовое кольцо, -

was collapsing in a dry haze somewhere beyond

никто не пришел под липы, никто не сел на

Sadovoye Ring, no one came under the lindens, no

скамейку, пуста была аллея.

 

one sat on a bench, the walk was empty.

 

 

- Дайте нарзану, - попросил Берлиоз.

 

 

- Dai ba mineral-ney akwa, - Berlios pregi.

 

 

'Give us seltzer,' Berlioz asked.

 

 

- Нарзану нету, - ответила женщина в будочке и

 

- Mineralka yok, - kioska-ney gina jawabi e por koy kausa fa-ofensi.

 

 

'There is no seltzer,' the woman in the stand said, and

почему то обиделась.

 

for some reason became offended.

 

 

- Пиво есть? - сиплым голосом осведомился Бездомный.

 

- Bira ye ku? – Sindomnik kwesti raukem.

 

'Is there beer?' Homeless inquired in a rasping voice.

 

- Пиво привезут к вечеру, - ответила женщина.

 

 

- Den bira oni sundi versu aksham, - gina jawabi.

 

`Beer'll be delivered towards evening,' the woman replied.

 

 

- А что есть? - спросил Берлиоз.

 

 

- Kwo ye hi? - Berlios kwesti.

 

 

'Then what is there?' asked Berlioz.

 

 

- Абрикосовая, только теплая, - сказала женщина.

 

 

- Aprikos-akwa, sol warme, - gina shwo.

 

 

'Apricot soda, only warm,' said the woman.

 

 

- Ну, давайте, давайте, давайте!..

 

 

- Hao, dai, dai, dai.

 

 

'Well, let's have it, let's have it! ...'

 

 

Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в

 

Aprikos-akwa mah-chu mucho hwan skuma, e in aira
en-ye fauha de frisiguan.

 

The soda produced an abundance of yellow foam,

воздухе запахло парикмахерской.

 

and the air began to smell of a barber-shop.

 

 

Напившись, литераторы немедленно начали

 

Afte finpi, literateres tuy en-hiki, pagi e en-sidi on bencha al fas versu chitan e bey versu Bronnaya gata.

 

Having finished drinking, the writers immediately

икать, расплатились и уселись на скамейке лицом

started to hiccup, paid, and sat down on a bench face

к пруду и спиной к Бронной.

 

to the pond and back to Bronnaya.

 

 

Тут приключилась вторая странность, касающаяся

 

Dan dwa-ney strantaa eventi, kel gwansi sol Berlios.

 

Here the second oddity occurred, touching Berlioz

одного Берлиоза.

 

alone.

 

 

Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло

 

Ta turan stopi hiki, suy kordia fai ek-tuka e lwo koylok fo un momenta, poy returni, bat kun tupe igla fixifi-ney in it.

 

He suddenly stopped hiccupping, his heart gave a

и на мгновенье куда то провалилось, потом

thump and dropped away somewhere for an instant,

вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем.

 

then came back, but with a blunt needle lodged in it.

 

 

Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный,

 

Krome to, Berlios en-senti sinkause foba, tanto gro-ney ke ta yao lopi wek fon Patriarka-ney sin kan bak.

 

Besides that, Berlioz was gripped by fear,

но столь сильный страх, что ему захотелось

groundless, yet so strong that he wanted to flee the

тотчас же бежать с Патриарших без оглядки.

 

Ponds at once without looking back.

 

 

Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его

 

Berlios duha-nem kan sirkum, bu samaji-yen, kwo fobisi ta.

 

Berlioz looked around in anguish, not understanding

напугало.

 

what had frightened him.

 

 

Он побледнел, вытер лоб платком, подумал:

 

 

Ta palifi, waipi frenta bay tuh, dumi:

 

He paled, wiped his forehead with a handkerchief, thought:

 

 

"Что это со мной?

 

 

«Kwo hi eventi a me?»

 

"What's the matter with me?

 

 

Этого никогда не было... сердце шалит... я

 

Lo tal bu gwo ye... kordia fai gaf... me gun-te tro.

 

This has never happened before. My heart's acting

переутомился.

 

up... I'm overworked...

 

 

Пожалуй, пора бросить все к черту и в

 

 

Shayad treba kwiti olo a diabla e go a Kislovodsk..."

 

Maybe it's time to send it all to the devil and go to

Кисловодск..."

 

Kislovodsk...'

 

 

И тут знойный воздух сгустился перед ним, и

 

Yus dan gro-garme aira densifi bifoo ta, e un travidibile sitisen do ajibe aspekta fa-texi aus sey aira

 

And here the sweltering air thickened before him,

соткался из этого воздуха прозрачный гражданин

and a transparent citizen of the strangest

престранного вида.

 

appearance wove himself out of it.

 

 

На маленькой головке жокейский картузик,

 

Jokey-ney kepa on syao kapa, kwadras-ney jaketa tro syao, toshi aira-ney... Sitisen es dwa metra gao bat do tange plechas, gro-magre, e suy myen - merki ba - es mokaful.

 

A peaked jockey's cap on his little head, a short

клетчатый кургузый воздушный же пиджачок...

checkered jacket also made of air. ... A citizen

Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ

seven feet tall, but narrow in the shoulders,

неимоверно, и физиономия, прошу заметить,

unbelievably thin, and, kindly note, with a jeering

глумливая.

 

physiognomy.

 

 

Жизнь Берлиоза складывалась так, что к

 

Jiva de Berlios sempre bin tal ke ta bu es abyasen a nopinchan fenomen.

 

The life of Berlioz had taken such a course that he

необыкновенным явлениям он не привык.

 

was unaccustomed to extraordinary phenomena.

 

 

Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в

смятении подумал: "Этого не может быть!.."

 

Al palifi yoshi pyu, ta fai gro-okos e dumi pa dashat:
"Se bu mog bi!.."

 

Turning paler still, he goggled his eyes and

thought in consternation: 'This can't be! ...'

 

Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо.

 

Bat, afsos, se es hi, e longe, tra-vidi-ke sitisen zai hili bifoo ta a desna e a lefta sin tachi arda.

 

But, alas, it was, and the long, see-through citizen  was swaying before him to the left and to the right without touching the ground.

 

Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он

Dan foba obsesi Berlios tanto gro ke ta klosi okos.

Here terror took such possession of Berlioz that he

закрыл глаза.

 

shut his eyes.

 

 

А когда он их открыл, увидел, что все кончилось,

 

Wen ta ofni li, ta vidi, ke olo he fini: vidiwat he rassolvi, kwadras-ney wan he desapari, e pa same taim tupe igla fa-wek fon kordia.

 

When he opened them again, he saw that it was

марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и

тупая игла выскочила из сердца.

 

all over, the phantasm had dissolved, the

checkered one had vanished, and with that the blunt needle had popped out of his heart.

 

 

- Фу ты черт! - воскликнул редактор, - ты знаешь,

 

- Uf, pa diabla! - redakter exklami. - Yu jan, Ivan, me yus hampi he fai suryadarba por sey garma!

 

'Pah, the devil!' exclaimed the editor. 'You know,

Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался!

 

Ivan, I nearly had a sunstroke just now!

 

 

Даже что то вроде галлюцинации было, - он

 

Iven un halusina-si he ye. - Ta probi ek-smaili, bat alarma haishi zai salti in suy okos, e handas zai tremi.

 

There was even something like a hallucination...' He

попытался усмехнуться, но в глазах его еще

attempted to smile, but alarm still jumped in his

прыгала тревога, и руки дрожали.

 

eyes and his hands trembled.

 

 

Однако постепенно он успокоился, обмахнулся

платком и, произнеся довольно бодро:

 

 

Yedoh ta gradualem kalmifi, befengi swa bay tuh, e afte shwo aika vijem:

 

However, he gradually calmed down, fanned

himself with his handkerchief and, having said rather cheerfully:

 

 

"Ну с, итак..." - повел речь, прерванную питьем

 

"Wel, also..." - kontinu shwosa interrupten bay piing de aprikos-akwa.

 

'Well, and so...' went on with the conversation

абрикосовой.

 

interrupted by their soda-drinking.

 

 

Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе

 

Sey shwosa, kom oni en-jan aften, temi om Yeshu Krista.

 

This conversation, as was learned afterwards, was

Христе.

 

about Jesus Christ.

 

 

Дело в том, что редактор заказал поэту для

 

Dela es ke redakter he ordi a poeta den gran antireligion-ney poema fo sekwi-she numer de jurnal.

 

The thing was that the editor had commissioned

очередной книжки журнала большую

from the poet a long anti-religious poem for the

антирелигиозную поэму.

 

next issue of his journal.

 

 

Эту поэму Иван Николаевич сочинил, и в очень

 

Ivan Nikolayevich he skribi sey poema, yoshi iven muy kway, bat pa afsos it ga bu satisfakti redakter.

 

Ivan Nikolaevich had written this poem, and in a

короткий срок, но, к сожалению, ею редактора

very short time, but unfortunately the editor was not

нисколько не удовлетворил.

 

at all satisfied with it.

 

 

Очертил Бездомный главное действующее лицо

 

Den shefe persona de poema, to es den Yeshu, poeta he deskribi kom ga nohao, yedoh redakter opini ke treba riskribi tote poema.

 

Homeless had portrayed the main character of his

своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными

poem - that is, Jesus - in very dark colours, but

красками, и тем не менее всю поэму приходилось,

nevertheless the whole poem, in the editor's

по мнению редактора, писать заново.

 

opinion, had to be written over again.

 

 

И вот теперь редактор читал поэту нечто вроде

 

E nau redakter zai fai lektia-si om Yeshu a poeta, dabe expliki suy shefe galta.

 

And so the editor was now giving the poet something

лекции об Иисусе, с тем чтобы подчеркнуть

of a lecture on Jesus, with the aim of underscoring

основную ошибку поэта.

 

the poet's essential error.

 

 

Трудно сказать, что именно подвело Ивана

 

Es mushkile fo shwo, kwo hi mah-te Ivan Nikolayevich fai fala - ob suy deskribi-talenta oda tote bukona de kwesta om kel ta skribi - bat suy Yeshu resulti kom ga jive persona, obwol nopriate-la.

 

 

It is hard to say what precisely had let Ivan

Николаевича - изобразительная ли сила его

Nikolaevich down - the descriptive powers of his

таланта или полное незнакомство с вопросом, по

talent or a total unfamiliarity with the question he

которому он собирался писать, - но Иисус в его

was writing about - but his Jesus came out, well,

изображении получился ну совершенно как

completely alive, the once-existing Jesus, though,

живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж.

 

true, a Jesus furnished with all negative features.

 

 

Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в

 

E Berlios yao pruvi a poeta, ke lo shefe bu es ob Yeshu bin hao o nohao, lo shefe es ke sey Yeshu, kom persona, neva hi gwo existi in munda, e ke oli rakonta om ta es sim fiktia, ga pinchan mif.

 

Now, Berlioz wanted to prove to the poet that the

том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том,

main thing was not how Jesus was, good or bad,

что Иисуса то этого, как личности, вовсе не

but that this same Jesus, as a person, simply never

существовало на свете и что все рассказы о нем -

existed in the world, and all the stories about him

простые выдумки, самый обыкновенный миф.

were mere fiction, the most ordinary mythology.

 

Надо заметить, что редактор был человеком

Treba merki ke redakter es lerni-ney jen. In suy shwosa ta muy kushalem mensioni den gulao historier - pa exampla den fame Filon de Alexandria, den gro-talim-ney Yosef Flavius - keles nulves shwo vaika un worda om exista de Yeshu.

 

It must be noted that the editor was a well-read

начитанным и очень умело указывал в своей речи

man and in his conversation very skillfully pointed

на древних историков, например, на знаменитого

to ancient historians - for instance, the famous Philo

Филона Александрийского, на блестяще

of Alexandria and the brilliantly educated

образованного Иосифа Флавия, никогда ни

Flavius Josephus - who never said a word

словом не упоминавших о существовании Иисуса.

 

about the existence of Jesus.

 

 

Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил

 

Reveli-yen swa-ney vaste jansa, Mihail Alexandrovich informi poeta, inter otre kosas, om ke toy fragmenta
in 15-ney kitaba de fame "Kronika" bay Tatsitus, chapta 44, wo temi om Yeshu-ney morta-puna, es klarem
aften-ney false inserta.

 

Displaying a solid erudition, Mikhail Alexandrovich

Александрович сообщил поэту, между прочим, и

also informed the poet, among other things, that the

о том, что то место в 15 й книге, в главе 44 й

passage in the fifteenth book of Tacitus's famous

знаменитых Тацитовых "Анналов", где говорится

Annals, the forty-fourth chapter, where mention

о казни Иисуса, - есть не что иное, как

is made of the execution of Jesus, was nothing but a

позднейшая поддельная вставка.

 

later spurious interpolation.

 

 

Поэт, для которого все, сообщаемое редактором,

 

Poeta, fo kel olo ke redakter shwo es ga nove, zai audi Mihail Alexandrovich atentem, kan-yen ta fixem bay suy vije grin okos, e sol hiki fon taim a taim al hamsi-shatami aprikos-akwa.

 

The poet, for whom everything the editor was

являлось новостью, внимательно слушал Михаила

telling him was new, listened attentively to Mikhail

Александровича, уставив на него свои бойкие

Alexandrovich, fixing his pert green eyes on him,

зеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом

and merely hiccupped from time to time, cursing the

ругая абрикосовую воду.

 

apricot soda under his breath.

 

 

- Нет ни одной восточной религии, - говорил

 

- Bu ye iven un hi este religion, – Berlios shwo, – in kel koy yungina, pinchanem virge, bu janmi boh.

 

There's not a single Eastern religion,' Berlioz was

Берлиоз, - в которой, как правило непорочная дева

saying, 'in which, as a rule, an immaculate virgin did

не произвела бы на свет бога.

 

not give birth to a god.

 

 И христиане, не выдумав ничего нового, точно так

же создали своего Иисуса, которого на самом деле

никогда не было в живых.

E kristajenta pa same dao, al bu inventi koysa nove, he kreati swa-ney Yeshu kel pa fakta bu gwo jivi.

 

 And in just the same way, without inventing

anything new, the Christians created their Jesus,

who in fact never lived.

 

Вот на это то и нужно сделать главный упор...

 

 

Den se hi treba ya emfasi...

 

It's on this that the main emphasis should be placed...'

 

 

Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной

 

Gao vos de Berlios zai suoni klarem in sinjen-ney alee, e duran ke Mihail Alexandrovich glubifi inu labirinta in kel sol gro-talim-ney jen mog glubifi sin riska de rupti galsa, – poeta en-jan pyu e pyu mucho interes-ney e utile kosa om Masra-ney Osiris to blage boh e son de Swarga e Arda, om Finikia-ney boh Tammus, yoshi om Marduk, e iven om meno konen fobival boh Vizlipuzli, koytaim gro-puji-ney bay aztekas in Mehiko.

 

 

Berlioz's high tenor rang out in the deserted walk,

and as Mikhail Alexandrovich went deeper into the

maze, which only a highly educated man can go into

without risking a broken neck, the poet learned more

and more interesting and useful things about the

Egyptian Osiris, a benevolent god and the son of

Heaven and Earth, and about the Phoenician god

Tammoz, and about Marduk, and even

about a lesser known, terrible god, Vitzliputzli,'

once greatly venerated by the Aztecs in Mexico.

 

аллее, и по мере того, как Михаил Александрович

забирался в дебри, в которые может забираться,

не рискуя свернуть себе шею, лишь очень

образованный человек, - поэт узнавал все больше

и больше интересного и полезного и про

египетского Озириса, благостного бога и сына

Неба и Земли, и про финикийского бога Фаммуза,

и про Мардука, и даже про менее известного

грозного бога Вицлипуцли, которого весьма почитали некогда ацтеки в Мексике.

 

 

И вот как раз в то время, когда Михаил

 

E yus al toy momenta wen Mihail Alexandrovich rakonti a poeta komo aztekas lepi aus panpasta den figura de Vizlipuzli, un-ney jen apari in alee.

 

 

And just at the moment when Mikhail Alexandrovich

Александрович рассказывал поэту о том, как

was telling the poet how the Aztecs used to fashion

ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в

figurines of Vitzli-putzli out of dough - the first

аллее показался первый человек.

 

man appeared in the walk.

 

 

Впоследствии, когда, откровенно говоря, было

 

Aften, wen, al shwo frankem, es yo tro tarde, diverse guan prisenti reportas kun deskriba de toy jen.

 

Afterwards, when, frankly speaking, it was already

уже поздно, разные учреждения представили свои

too late, various institutions presented reports

сводки с описанием этого человека.

 

describing this man.

 

 

Сличение их не может не вызвать изумления.

 

 

Ley kompara zaruu kausi astona.

 

A comparison of them cannot but cause amazement.

 

 

Так, в первой из них сказано, что человек этот

был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу.

 

 

Pa exampla, un de reportas shwo ke toy jen es nogao, hev golde denta e topali pa desne gamba.

 

Thus, the first of them said that the man was short,

had gold teeth, and limped on his right leg.

 

 

Во второй - что человек был росту громадного,

коронки имел платиновые, хромал на левую ногу.

 

Otre reporta shwo ke ta es gro-gao, hev platin-ney dentakrona e topali pa lefte gamba.

 

The second, that the man was enormously tall, had

platinum crowns, and limped on his left leg.

 

Третья лаконически сообщает, что особых примет

Tri-ney brevem informi ke ta bu hev koy osobe distinti-marka.

 

The third laconically averred that the man had no

у человека не было.

 

distinguishing marks.

 

 

Приходится признать, что ни одна из этих сводок

 

Oni majbur rekoni ke oli sey reporta es nogodi-she.

 

 

It must be acknowledged that none of these reports is

никуда не годится.

 

of any value.

 

 

Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не

 

Bifoo olo: deskribi-ney jen bu topali pa eni gamba, ta es ni nogao ni gro-gao bat simplem gao.

 

First of all, the man described did not limp on any

хромал, и росту был не маленького и не

leg, and was neither short nor enormous, but

громадного, а просто высокого.

 

simply tall.

 

 

Что касается зубов, то с левой стороны у него

 

Gwansi-yen denta, ta hev platin-ney dentakrona pa lefte taraf e golde la pa desne.

 

As for his teeth, he had platinum crowns on the

были платиновые коронки, а с правой - золотые.

 

left side and gold on the right.

 

 

Он был в дорогом сером костюме, в заграничных,

 

Ta onhev guy grey kostum e auslanda-ney shus do same kolor.

 

 

He was wearing an expensive grey suit and imported

в цвет костюма, туфлях.

 

shoes of a matching colour.

 

 

Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой

нес трость с черным набалдашником в виде

головы пуделя.

 

 

Den grey bereta ta dandi-nem porti oblikuem pa un aur, sub bracha ta hev un baston kun balja in forma de pudla-ney kapa.

 

His grey beret was cocked rakishly over one ear;

under his arm he carried a stick with a black knob

shaped like a poodle's head.

 

По виду - лет сорока с лишним.

Aspekti do charshi yar plus koysa.

He looked to be a little over forty.

 

Рот какой то кривой.

 

 

Muh es koykomo torsi-ney.

 

Mouth somehow twisted.

 

 

Выбрит гладко.

 

 

Hao razen.

 

Clean-shaven.

 

 

Брюнет.

 

 

Tumhar-ney.

 

Dark-haired.

 

 

Правый глаз черный, левый почему то зеленый.

 

 

Desne oko es swate, lefte-la por koy kausa grin.

 

Right eye black, left - for some reason - green.

 

 

Брови черные, но одна выше другой.

 

 

Tume brovas, bat un-la es pyu gao kem otre-la. 

 

Dark eyebrows, but one higher than the other.

 

 

Словом - иностранец.

 

 

Brevem, auslandajen.

 

 

In short, a foreigner.

 

 Пройдя мимо скамьи, на которой помещались

Al he go pas bencha on kel redakter e poeta fa-plasi, auslandajen ek-kan li oblikuem, stopi e turan en-sidi on visin-ney bencha, pa dwa stepa fon amigas.

 

 Having passed by the bench on which the editor

редактор и поэт, иностранец покосился на них,

and the poet were placed, the foreigner gave them a

остановился и вдруг уселся на соседней скамейке,

sidelong look, stopped, and suddenly sat down on

в двух шагах от приятелей.

 

the next bench, two steps away from the friends.

 

"Немец", - подумал Берлиоз.

 

“Doiche jen”, – Berlios dumi.

 

`A German...' thought Berlioz.

 

 

"Англичанин, -

подумал Бездомный, - ишь, и не жарко ему в

перчатках".

 

 

“Inglish jen, – Sindomnik dumi, – ohoo, ta bu sta garme in gantas”.

 

 

`An Englishman...'

thought Homeless. 'My, he must be hot in those gloves.'

 

 

А иностранец окинул взглядом высокие дома,

 

Auslandajen kan sirkum an gao domes kel frami chitan pa kwadra; oni merki ke ta vidi sey loko pa un-ney ves e ke it interesi ta.

 

 

And the foreigner gazed around at the tall buildings

квадратом окаймлявшие пруд, причем заметно

that rectangularly framed the pond, making it

стало, что видит это место он впервые и что оно

obvious that he was seeing the place for the first

его заинтересовало.

 

time and that it interested him.

 

 

Он остановил свой взор на верхних этажах,

 

Ta resti swa-ney kansa an uuparetaja, wo glas blindisi-shem reflekti rupti-ney surya kel zai departi fon Mihail Alexandrovich fo sempre, poy shifti it nich, wo winda begin tumefai pa preaksham-ney dao, ek-smaili kondesendem an koysa, haf-klosi okos, pon handas on balja e den chibuk on handas.

 

 

He rested his glance on the upper floors, where the

ослепительно отражающих в стеклах изломанное

glass dazzlingly reflected the broken-up sun which

и навсегда уходящее от Михаила Александровича

was for ever departing from Mikhail

солнце, затем перевел его вниз, где стекла начали

Alexandrovich, then shifted it lower down to where

предвечерне темнеть, чему то снисходительно

the windows were beginning to darken before

усмехнулся, прищурился, руки положил на

evening, smiled condescendingly at something,

набалдашник, а подбородок на руки.

narrowed his eves, put his hands on the knob and his chin on his hands.

 

- Ты, Иван, - говорил Берлиоз, - очень хорошо и

 

– Pa exampla, Ivan, – Berlios shwo for, – yu he pikti muy hao e kun satira den janma de Yeshu to son de Boh, bat lo prime es ke yo bifoo Yeshu yoshi seria de boh-son bin janmen, kom vaika Frigia-ney Attis, e brevem shwo-yen nulwan fon li bin janmen, li oli yok-te, inklusi-yen Yeshu, also treba ke yu deskribi bu janma o laisa de magieres bat absurde onishwoka om janma… Otrem segun yur rakonta oni mog samaji ke ta verem janmi!..

 

'For instance, Ivan,' Berlioz was saying, `you

сатирически изобразил, например, рождение

portrayed the birth of Jesus, the son of God, very

Иисуса, сына божия, но соль то в том, что еще до

well and satirically, but the gist of it is that a whole

Иисуса родился еще ряд сынов божиих, как,

series of sons of God were born before Jesus, like,

скажем, фригийский Аттис, коротко же говоря, ни

say, the Phoenician Adonis, the Phrygian

один из них не рождался и никого не было, в том

Atris, the Persian Mithras.  And, to put it

числе и Иисуса, и необходимо, чтобы ты, вместо

briefly, not one of them was born or ever existed,

рождения и, скажем, прихода волхвов, описал

Jesus included, and what's necessary is that, instead

нелепые слухи об этом рождении... А то выходит

по твоему рассказу, что он действительно

родился!..

 

of portraying his birth or, suppose, the coming of the

Magi,' you portray the absurd rumours of their

coming. Otherwise it follows from your story that he really was born! ...'

 

 

Тут Бездомный сделал попытку прекратить

 

Dan Sindomnik trai stopi swa-ney tungaful hiking via deri spira, lo kel mah ta ek-hiki pyu tungem e lautem, e pa same momenta Berlios interrupti swa-ney shwosa, bikos auslandajen turan en-stan e go versu skriberes.

 

 

Here Homeless made an attempt to stop his painful

замучившую его икоту, задержав дыхание, отчего

hiccupping by holding his breath, which caused him

икнул мучительнее и громче, и в этот же момент

to hiccup more painfully and loudly, and at that

Берлиоз прервал свою речь, потому что

same moment Berlioz interrupted his speech,

иностранец вдруг поднялся и направился к

because the foreigner suddenly got up and walked

писателям.

 

towards the writers.

 

 

Те поглядели на него удивленно.

 

 

Li kan an ta pa surprisa.

 

 

They looked at him in surprise.

 

 

- Извините меня, пожалуйста, - заговорил

 

– Skusi ba me, plis, – blisifen wan shwo kun garibe aksenta bat sin deformi worda, – ke me, al bu koni yu, permiti a swa… bat tema de yur talim-ney kunshwosa es tanto interes-ney ke…

 

 

'Excuse me, please,' the approaching man began

подошедший с иностранным акцентом, но не

speaking, with a foreign accent but without distorting

коверкая слов, - что я, не будучи знаком,

the words, 'if, not being your acquaintance, I allow

позволяю себе... но предмет вашей ученой беседы

myself... but the subject of your learned

настолько интересен, что...

 

conversation is so interesting that...'

 

 

Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не

оставалось, как приподняться и раскланяться.

 

 

Dan ta latifem depon bereta, e amigas mus-nem en-stan e pokloni.

 

 

Here he politely took off his beret and the friends

had nothing left but to stand up and make their bows.

 

 "Нет, скорее француз..." - подумал Берлиоз.

 

“Non, pyu-nem franse jen…” – Berlios dumi.

 

 'No, rather a Frenchman ....' thought Berlioz.

 

 

"Поляк?.." - подумал Бездомный.

 

 

“Polski jen?” – Sindomnik dumi.

 

 

'A Pole? ...' thought Homeless.

 

 

Необходимо добавить, что на поэта иностранец с

 

Oni mus adi ke depos un-ney worda auslandajen fai nafre impresa an poeta, duran ke Berlios pyu-nem pri ta; to es, bu pri bat… komo shwo… fa-interesi.

 

 

It must be added that from his first words the

foreigner made a repellent impression on the poet,

but Berlioz rather liked him - that is, not liked but

... how to put it ... was interested, or whatever.

 

первых же слов произвел отвратительное

впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то

есть не то чтобы понравился, а... как бы выразиться... заинтересовал, что ли.

 

 

- Разрешите мне присесть? - вежливо попросил

 

– Ob me darfi en-sidi? – auslandajen kwesti latifem, e amigas koykomo rasmuvi sinvolem. Auslandajen ajilem en-sidi inter li e tuy zin kunshwosa.

 

 

'May I sit down?' the foreigner asked politely, and the

иностранец, и приятели как то невольно

friends somehow involuntarily moved apart; the

раздвинулись; иностранец ловко уселся между

foreigner adroitly sat down between them and at

ними и тотчас вступил в разговор.

 

once entered into the conversation:

 

 

- Если я не ослышался, вы изволили говорить, что

 

– Si me bu misaudi, yu digni shwo ke Yeshu yok-te? – auslandajen kwesti al turni suy grin lefte oko an Berlios.

 

 

'Unless I heard wrong, you were pleased to say

Иисуса не было на свете? - спросил иностранец,

that Jesus never existed?' the foreigner asked, turning

обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.

 

his green left eye to Berlioz.

 

 

- Нет, вы не ослышались, - учтиво ответил

 

– Non, yu bu misaudi, – Berlios jawabi latifem, – se hi me shwo-te.

 

 

'No, you did not hear wrong,' Berlioz replied

Берлиоз, - именно это я и говорил.

 

courteously, 'that is precisely what I was saying.'

 

 

- Ах, как интересно! - воскликнул иностранец.

 

 

– Ah, gro-interes-ney! – exklami auslandajen.

 

 

'Ah, how interesting!' exclaimed the foreigner.

 

 

"А какого черта ему надо?" - подумал Бездомный

 

“Kwo pa diabla ta yao?” – Sindomnik dumi al fruni.

 

 

'What the devil does he want?' thought Homeless,

и нахмурился.

frowning.

 

- А вы соглашались с вашим собеседником? -

– E yu, ob yu konsenti-te kun yur kunshwoer? – gariba inkweri al turni a desna versu Sindomnik.

 

'And you were agreeing with your interlocutor?'

осведомился неизвестный, повернувшись вправо к

inquired the stranger, turning to Homeless on his

Бездомному.

 

right.

 

 

- На все сто! - подтвердил тот, любя выражаться

вычурно и фигурально.

 

 

– Pa sto prosenta! – konfirmi toy wan, pri-yen expresa impresi-she e metafike.

 

 

'A hundred per cent!' confirmed the man, who was

fond of whimsical and figurative expressions.

 

 

- Изумительно! - воскликнул непрошеный

собеседник и, почему то воровски оглянувшись и

приглушив свой низкий голос, сказал:

 

– Fantastike! – exklami buinviten kunshwoer. Por koy kausa ta chorikem kan sirkum e shwo al kyetisi swa-ney niche vos:

 

 

'Amazing!' exclaimed the uninvited interlocutor and,

casting a thievish glance around and muffling his low

voice for some reason, he said:

 

 - Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога? - он сделал испуганные глаза и прибавил: - Клянусь, я никому не скажу.

 

 

– Skusi por tedi yu, bat me samaji tak ke yu, krome olo otre, yoshi bu kredi in boh? – ta fai fobisen okos e adi: – Me kasami, me bu ve shwo a nulwan.

 

 

'Forgive my importunity, but, as I understand, along with everything else, you also do not believe in God?' he made frightened eyes and added: 'I swear I won't tell anyone!'

 

 

- Да, мы не верим в бога, - чуть улыбнувшись

испугу интуриста, ответил Берлиоз. - Но об этом

можно говорить совершенно свободно.

 

 

– Ver, nu bu kredi in boh, – Berlios jawabi al idyen smaili por ek-foba de auslanda-ney turista. – Bat oni mog shwo om se ga librem.

 

 

'No, we don't believe in God,' Berlioz replied, smiling

slightly at the foreign tourist's fright, but we can

speak of it quite freely.'

 

 

Иностранец откинулся на спинку скамейки и

спросил, даже привизгнув от любопытства:

 

 

Auslandajen fa-pushi bak on bencha e kwesti, iven kun ek-skwila por jigyas:

 

 

The foreigner sat back on the bench and asked,

even with a slight shriek of curiosity:

 

 

- Вы - атеисты?!

 

 

– Yu es ateista?!

 

 

'You are - atheists?!'

 

 

- Да, мы - атеисты, - улыбаясь, ответил Берлиоз, а

 

– Ya, nu es ateista, – Berlios jawabi smaili-yen, e Sindomnik dumi al fa-vexi:

 

Yes, we're atheists,' Berlioz smilingly replied, and

Бездомный подумал, рассердившись:

 

Homeless thought, getting angry:

 

 

"Вот прицепился, заграничный гусь!"

 

 

“Ta he klingi a nu, aulanda-ney gansa”.

 

 

'Latched on to us, the foreign goose!'

 

 

- Ох, какая прелесть! - вскричал удивительный

 

– Oo es ya charme! – krai ajibe auslandajen e en-virti kapa, kan-yen nau an un, nau an otre literater.

 

 

'Oh, how lovely!' the astonishing foreigner cried

иностранец и завертел головой, глядя то на

out and began swiveling his head, looking from one

одного, то на другого литератора.

 

writer to the other.

 

 

- В нашей стране атеизм никого не удивляет, -

дипломатически вежливо сказал Берлиоз, -

большинство нашего населения сознательно и

давно перестало верить сказкам о боге.

 

 

– In nuy landa ateisma bu surprisi nulwan, – Berlios shwo kun diplomatike latiftaa, – maista de nuy populasion konsem e depos longtaim he stopi kredi in fabula om boh.

 

 

'In our country atheism does not surprise anyone,'

Berlioz said with diplomatic politeness. 'The

majority of our population consciously and long ago

ceased believing in the fairytales about God.'

 

 

Тут иностранец отколол такую штуку: встал и

 

Dan auslandajen dai fai sekwi-she truk: ta en-stan e ek-presi handa de astonen redakter al shwo:

 

 

Here the foreigner pulled the following stunt: he got

пожал изумленному редактору руку, произнеся

up and shook the amazed editor's hand,

при этом слова:

 

accompanying it with these words:

 

 

- Позвольте вас поблагодарить от всей души!

 

 

– Lasi me danki yu kordialem!

 

 

'Allow me to thank you with all my heart!'

 

 

- За что это вы его благодарите? - заморгав,

осведомился Бездомный.

 

 

– Bat por kwo yu danki ta? – Sindomnik kwesti al en-migi.

 

 

'What are you thanking him for?' Homeless inquired,

blinking.

 

 

- За очень важное сведение, которое мне, как

путешественнику, чрезвычайно интересно, -

многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.

 

 

– Por un ga muhim informa kel es gro-interes-ney fo me kom safari-sha, – expliki auslanda-ney ajiba al lifti finga signifafulem.

 

 

'For some very important information, which is of

great interest to me as a traveler,' the outlandish

fellow explained, raising his finger significantly.

 

 

Важное сведение, по видимому, действительно

 

Ga muhim informa evidentem gro-impresi safari-sha, bikos ta sirkumkan domes kun foba, kwasi fobi-yen vidi ateista in kada winda.

 

 

The important information apparendy had indeed

произвело на путешественника сильное

produced a strong impression on the traveler,

впечатление, потому что он испуганно обвел

because he passed his frightened glance over the

глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне

buildings, as if afraid of seeing an atheist in every

увидеть по атеисту.

 

window.

 

 

"Нет, он не англичанин..." - подумал Берлиоз, а

 

“Non, ta bu es inglish jen…” – dumi Berlios, e Sindomnik dumi:

 

'No, he's not an Englishman ...' thought Berlioz, and

Бездомный подумал:

 

Homeless thought:

 

 

"Где это он так наловчился говорить по русски,

 

“Wo ta he lerni shwo pa ruski tan’ kushalem, walaa kwesta!” – e fruni snova.

 

 

'Where'd he pick up his Russian, that's the

вот что интересно!" - и опять нахмурился.

interesting thing!' and frowned again.

 

 

- Но, позвольте вас спросить, - после тревожного

 

– Yedoh, lasi me kwesti yu, – auslanda-ney gasta shwo afte alarmaful medita, – kwo yu shwo om pruvas de boh-ney exista, keles, kom oni jan, es exaktem pet?

 

 

'But, allow me to ask you,' the foreign visitor

раздумья спросил заграничный гость, - как же

spoke after some anxious reflection, 'what, then,

быть с доказательствами бытия божия, коих, как

about the proofs of God's existence, of which, as is

известно, существует ровно пять?

 

known, there are exactly five?'

 

 

- Увы! - с сожалением ответил Берлиоз, - ни одно

 

– Afsos! – Berlios jawabi ko-senti-shem, – oli sey pruvas valori nixa hi, e jenley he pon li inu arkiva yo depos davem.

 

'Alas!' Berlioz said with regret. 'Not one of these

из этих доказательств ничего не стоит, и

proofs is worth anything, and mankind shelved

человечество давно сдало их в архив.

 

them long ago.

 

 

Ведь согласитесь, что в области разума никакого

доказательства существования бога быть не может.

 

 

Konsenti ba ke in domen de rasum bu mog ye pruva de boh-ney exista.

 

You must agree that in the realm of reason there can

be no proof of God's existence.'

 

 

- Браво! - вскричал иностранец, - браво!

 

 

– Bravo! – auslandajen krai, – bravo!

 

'Bravo!' cried the foreigner. 'Bravo!

 

 

Вы полностью повторили мысль беспокойного

 

Yu fulem repeti duma de nokalme laoman Immanuel apropoo se.

 

You have perfectly repeated restless old Immanuel's

thought in this regard.

 

старика Иммануила по этому поводу.

 

 

Но вот курьез: он начисто разрушил все пять

 

Bat walaa kuriosika: ta totem destrukti oli pet pruva, e poy, kwasi moki-yen swa selfa, konstrukti swa-ney prope sit-ney pruva!

 

 

But here's the hitch: he roundly demolished all five

доказательств, а затем, как бы в насмешку над

proofs, and then, as if mocking himself, constructed

самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!

 

a sixth of his own.'

 

 

- Доказательство Канта, - тонко улыбнувшись,

 

– Kant-ney pruva, – objeti talim-ney redakter al smaili fainem, – es samem bukonvinsi-she.

 

'Kant's proof,' the learned editor objected with a

возразил образованный редактор, - также неубедительно.

 

subtle smile, 'is equally unconvincing.

 

 

И недаром Шиллер говорил, что кантовские

 рассуждения по этому вопросу могут

удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.

 

 

Bu sin kausa Shiller shwo-te ke Kant-ney resoning om sey kwesta mog satisfakti sol gulames, e Shtraus simplem ridi om sey priva.

 

 

Not for nothing did Schiller say that the Kantian

reasoning on this question can satisfy only slaves

and Strauss simply laughed at this proof.'

 

 

Берлиоз говорил, а сам в это время думал:

 

 

Berlios zai shwo al dumi oltaim:

 

Berlioz spoke, thinking all the while:

 

 

"Но, все таки, кто же он такой?

 

 

“Yedoh, hu es ta?

 

'But, anyhow, who is he?

 

 

И почему так хорошо говорит по русски?"

 

 

E way ta shwo pa ruski tan’ hao?”

 

 

And why does he speak Russian so well?'

 

 

- Взять бы этого Канта, да за такие доказательства

 

– Wud gai pren toy Kant e sendi ta a Solovki fo tri yar, por tal pruvas, – dai shwo Ivan Nikolaevich ga turan.

 

 

They ought to take this Kant and give him a

года на три в Соловки! - совершенно неожиданно

three-year stretch in Solovki for such proofs!'

бухнул Иван Николаевич.

 

Ivan Nikolaevich plumped quite unexpectedly.

 

 

- Иван! - сконфузившись, шепнул Берлиоз.

 

 

– Ivan! – hamsi Berlios al fa-konfusi.

 

 

'Ivan!' Berlioz whispered, embarrassed.

 

 

Но предложение отправить Канта в Соловки не

 

Bat proposa de sendi Kant a Solovki bu tanikem shoki auslandajen; kontrem, it mah ta en-fai extas.

 

 

But the suggestion of sending Kant to Solovki not

только не поразило иностранца, но даже привело

only did not shock the foreigner, but even sent him

в восторг.

 

into raptures.

 

 

- Именно, именно, - закричал он, и левый зеленый

 

– Prave hi, prave hi, – ta krai, e suy lefte grin oko, turni-ney versu Berlios, en-brili. – Es loko yus fo ta!

 

'Precisely, precisely,' he cried, and his green left

глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал, - ему

eye, turned to Berlioz, flashed. 'Just the place for

там самое место!

 

him!

 

 

Ведь говорил я ему тогда за завтраком:

 

 

Me ya shwo-te a ta dan al sabahfan:

 

Didn't I tell him that time at breakfast?

 

 

"Вы, профессор, воля ваша, что то нескладное

придумали!

 

 

“Profesor, fai kom yu voli, bat yu he ausdumi koysa tangli-ney.

 

"As you will, Professor, but what you've thought

up doesn't hang together.

 

 

Оно, может, и умно, но больно непонятно.

 

 

Mogbi es intele hi, bat verem noklar.

 

It's clever, maybe, but mighty unclear.

 

 

Над вами потешаться будут".

 

 

Oni ve ridi om yu”.

 

 

You'll be laughed at."'

 

 

Берлиоз выпучил глаза.

 

 

Berlios fai gro-okos.

 

Berlioz goggled his eyes.

 

 

"За завтраком... Канту?..

 

 

“Al sabahfan… A Kant?..

 

'At breakfast... to Kant? ...

 

 

Что это он плетет?" - подумал он.

 

Kwo ta kwachi?”

 

What is this drivel?' he thought.

 

 

- Но, - продолжал иноземец, не смущаясь

изумлением Берлиоза и обращаясь к поэту, -

отправить его в Соловки невозможно по той

причине, что он уже с лишком сто лет пребывает

в местах значительно более отдаленных, чем

Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом

нельзя, уверяю вас!

 

 

– Bat, – gariba kontinu sin atenti Berlios-ney astona e adresi-yen poeta, – tu sendi ta a Solovki bu es posible por toy kausa ke duran yo pyu kem sto yar ta residi in loko mucho pyu dale kem Solovki, e tu extrakti ta fon dar es posible pa nul hi dao, kredi ba.

 

 

'But,' the outlander went on, unembarrassed by

Berlioz's amazement and addressing the poet,

'sending him to Solovki is unfeasible, for the simple

reason that he has been abiding for over a hundred

years now in places considerably more remote than

Solovki, and to extract him from there is in no way

possible, I assure you.'

 

 

- А жаль! - отозвался задира поэт.

 

 

– Afsos! – kwerelnik to poeta jawabi.

 

 

– Ya, afsos hi! – gariba konsenti al suy oko brili-she e kontinu: – Bat walaa kwesta kel disturbi me: si boh yok, dan, klarisi ba dela, hu hi dirigi den jen-ney jiva e generalem den tote ordina on arda?

 

 

 

'Too bad!' the feisty poet responded.

 

 

- И мне жаль! - подтвердил неизвестный, сверкая

глазом, и продолжал: - Но вот какой вопрос меня

беспокоит: ежели бога нет, то, спрашивается, кто

же управляет жизнью человеческой и всем

вообще распорядком на земле?

 

 

'Yes, too bad!' the stranger agreed, his eye flashing,

and went on: 'But here is a question that is troubling

me: if there is no God, then, one may ask, who

governs human life and, in general, the whole order

of things on earth?'

 

 

- Сам человек и управляет, - поспешил сердито

ответить Бездомный на этот, признаться, не очень

ясный вопрос.

 

– Jen selfa dirigi, – Sindomnik hasti repliki ira-nem a sey, pa veritaa, bu ga klare kwesta.

 

 

'Man governs it himself,' Homeless angrily hastened

to reply to this admittedly none-too-clear question.

 - Виноват, - мягко отозвался

неизвестный, - для того, чтобы управлять, нужно,

как никак, иметь точный план на некоторый, хоть

сколько нибудь приличный срок.

 

 

– Pardoni ba, – gariba jawabi mulem, – dabe dirigi, oni ya treba hev exakte plan fo koy pyu-meno gaurawe srok.

 

`Pardon me,' the stranger responded gently, 'but in

order to govern, one needs, after all, to have a

precise plan for certain, at least somewhat decent,

length of time.

 

 

Позвольте же вас спросить, как же может

 

Lasi me kwesti yu, komo hi jen mog dirigi, si ta bu sol bukapable de zwo koy plan vaika fo ridivalem kurte srok, pa exampla fo mil yar, bat ta iven bu mog bi sigure om swa-ney manya?

 

Allow me to ask you, then, how man can govern, if

управлять человек, если он не только лишен

he is not only deprived of the opportunity of making

возможности составить какой нибудь план хотя

a plan for at least some ridiculously short period -

бы на смехотворно короткий срок, ну, лет,

well, say, a thousand years - but cannot even vouch

скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?

 

for his own tomorrow?

 

 

И, в самом деле, - тут неизвестный повернулся к

 

Wel, pa fakta, – nau gariba turni versu Berlios, – imajini ba ke yu, kom exampla, begin dirigi, komandi otres e swa selfa, e generalem en-jui dela, e turan yu en-hev… kaf-kaf… sarkoma de pulmon… – e gariba ek-smaili dolchem, kwasi duma om pulmon-sarkoma plesiri ta, – ya, sarkoma, – ta repeti sonore worda al klosi-presi okos kom kota, – ewalaa yur diriging fini!

 

 

`And in fact,' here the stranger turned to Berlioz,

Берлиозу, - вообразите, что вы, например, начнете

'imagine that you, for instance, start governing,

управлять, распоряжаться и другими и собою,

giving orders to others and yourself, generally, so

вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у

to speak, acquire a taste for it, and suddenly you

вас... кхе... кхе... саркома легкого... - тут

get ...hem... hem ... lung cancer...' - here the

иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о

foreigner smiled sweetly, and if the thought of lung

саркоме легкого доставила ему удовольствие, - да,

cancer gave him pleasure - 'yes, cancer' - narrowing

саркома, - жмурясь, как кот, повторил он звучное

his eyes like a cat, he repeated the sonorous word -

слово, - и вот ваше управление закончилось!

 

'and so your governing is over!

 

 

Ничья судьба, кроме своей собственной, вас более

 

Nulwan-ney kisma exepte yur prope-la bu interesi yu pyu.

 

'You are no longer interested in anyone's fate but

не интересует.

 

your own.

 

 

Родные вам начинают лгать, вы, чуя неладное,

 

Rishtejenta begin lugi a yu. Senti-yen ke koysa noladi, yu fa-lansi a talim-ney lekeres, poy a jadulekeres, koyves yoshi a kisma-preshwoeres.

 

Your family starts lying to you. Feeling that

бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам,

something is wrong, you rush to learned doctors,

а бывает, и к гадалкам.

 

then to quacks, and sometimes to fortune-tellers as well.

 

 

Как первое и второе, так и третье - совершенно

 

I lo un-ney, i lo dwa-ney, i lo tri-ney es ga sinsensu-ney, kom yu samaji.

 

Like the first, so the second and third are

бессмысленно, вы сами понимаете.

 

completely senseless, as you understand.

 

 

И все это кончается трагически: тот, кто еще

 

E se olo fini tragikem: toy wan haishi nodavem dumi ke ta dirigi koysa, ewalaa ta zai lagi sin muva in ligne boxa, e sirkum-jenta, samaji-yen ke lagi-she wan bu pyu godi fo koysa, jal ta in forna.

 

 

And it all ends tragically: a man who still recently

недавно полагал, что он чем то управляет,

thought he was governing something, suddenly

оказывается вдруг лежащим неподвижно в

winds up lying motionless in a wooden box, and the

деревянном ящике, и окружающие, понимая, что

people around him, seeing that the man lying there is

толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи.

no longer good for anything, burn him in an oven.

 

А бывает и еще хуже: только что человек

соберется съездить в Кисловодск, - тут

иностранец прищурился на Берлиоза, -

пустяковое, казалось бы, дело, но и этого

совершить не может, потому что неизвестно почему вдруг возьмет - поскользнется и попадет под трамвай!

 

E koyves eventi yoshi pyu badem: jen yus desidi go a Kislovodsk, – nau auslandajen tangisi okos an Berlios, – semblem syaodela, bat iven den to ta bu mog zwo, bikos turan por bujan-ney kausa ta dai glidi-misstepi e geti sub tram!

'And sometimes it's worse still: the man has just

decided to go to Kislovodsk' - here the foreigner

squinted at Berlioz - 'a trifling matter, it seems, but

even this he cannot accomplish, because suddenly, no

one knows why, he slips and falls under a tram-car!

 

 

Неужели вы скажете, что это он сам собою

 

Ob yu ve shwo ke ta selfa he dirigi swa tak?

 

Are you going to say it was he who governed himself

управил так?

 

that way?

 

 

Не правильнее ли думать, что управился с ним кто

 

Shayad pyu korekte es tu dumi ke koy otre wan he dirigi ta. – E gariba fai stran ek-rida.

 

 

Would it not be more correct to think that he was

то совсем другой? - и здесь незнакомец

governed by someone else entirely?' And here the

рассмеялся странным смешком.

 

unknown man burst into a strange little laugh.

 

 

Берлиоз с великим вниманием слушал

 

Berlios gro-atentem audi nopriate rakonta om sarkoma e tram, e sertene alarma-ney dumas en-tormenti ta.

 

Berlioz listened with great attention to the unpleasant

неприятный рассказ про саркому и трамвай, и

story about the cancer and the tram-car, and certain

какие то тревожные мысли начали мучить его.

 

alarming thoughts began to torment him.

 

 "Он не иностранец!

 

“Ta bu es auslandajen!

 'He's not a foreigner...

 

 

Он не иностранец! - думал он, - он престранный

субъект... Но позвольте, кто же он такой?"

 

 

Ta bu es auslandajen! – ta dumi. – Ta es gro-ajibe wan… Bat weiti, hu hi es ta?”

 

 

He's not a foreigner...' he thought, 'he's a most

peculiar specimen ... but, excuse me, who is he then?

...'

 

- Вы хотите курить, как я вижу? - неожиданно

 

– Yu yao fumi, kom me vidi? – gariba turan adresi Sindomnik. – Yu preferi kwel sigaretas?

 

 

You'd like to smoke, I see?' the stranger

обратился к Бездомному неизвестный, - вы какие

addressed Homeless unexpectedly. "Which kind do

предпочитаете?

 

you prefer?'

 

 

- А у вас разные, что ли, есть? - мрачно спросил

поэт, у которого папиросы кончились.

 

 

– Ob yu hev farke-las? – glumem kwesti poeta kel-ney sigaretas he fini.

 

 

'What, have you got several?' the poet, who had run

out of cigarettes, asked glumly.

 

 

- Какие предпочитаете? - повторил неизвестный.

 

 

– Yu preferi kwel-las? – gariba repeti.

 

 

'Which do you prefer?' the stranger repeated.

 

 

- Ну, "Нашу марку", - злобно ответил Бездомный.

 

 

– Wel, “Nuy Marka”, – Sindomnik jawabi dushtem.

 

 

'Okay - Our Brand,' Homeless replied spitefully.

 

 

Незнакомец немедленно вытащил из кармана

портсигар и предложил его Бездомному:

 

 

Gariba tuy auspren fon posh un sigaretadan e ofri it a Sindomnik:

 

 

The unknown man immediately took a cigarette case

from his pocket and offered it to Homeless:

 

 

- "Наша марка".

 

 

– “Nuy Marka”.

 

 

'Our Brand...'

 

 

И редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигаре именно "Наша марка", сколько сам портсигар.

 

I redakter i poeta ambi es impresi-ney, bu tanto bay ke “Nuy Marka” hi fa-findi in sigaretadan kom bay sigaretadan selfa.

 

Editor and poet were both struck, not so much by

Our Brand precisely turning up in the cigarette case, as by the cigarette case itself.

 

 

Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник.

 

It es do gro-gran sais, aus pure golda, e duran ofna un diamanta-ney triangula ek-brili pa blu e blan kolor on it-ney kapak.

 

 

It was of huge size, made of pure gold, and, as it

was opened, a diamond triangle flashed white and

blue fire on its lid.

 

 

Тут литераторы подумали разно.

 

 

Nau literateres dumi farkem.

 

Here the writers thought differently.

 

 

Берлиоз:

 

 

Berlios:

 

Berlioz:

 

 

"Нет, иностранец!", а Бездомный:

 

 

“Non, ta es auslandajen!”, e Sindomnik:

 

'No, a foreigner!', and Homeless:

 

 

"Вот черт его возьми! А?"

 

 

“Walaa pa diabla, ohoo!”

 

 

'Well, devil take him, eh! ...'

 

 

Поэт и владелец портсигара закурили, а

некурящий Берлиоз отказался.

 

 

Poeta e poseser de sigaretadan en-fumi, e bufumnik Berlios refusi.

 

 

The poet and the owner of the cigarette case lit up,

but the non-smoker Berlioz declined.

 

 

"Надо будет ему возразить так, - решил Берлиоз, -

 

“Treba objeti a ta tak, – desidi Berlios, – ya, jen es mortibil, om to nulwan disputi.

 

 

'I must counter him like this,' Berlioz decided, 'yes,

да, человек смертен, никто против этого и не спорит.

man is mortal, no one disputes that.

 

А дело в том, что..."

 

Bat dela es ke…”

 

But the thing is...'

 

 

Однако он не успел выговорить этих слов, как

заговорил иностранец:

 

 

Yedoh bifoo ke ta mog pronunsi sey worda, auslandajen en-shwo:

 

 

However, before he managed to utter these words, the

foreigner spoke:

 

 

- Да, человек смертен, но это было бы еще

 

– Ya, jen es mortibil, bat to es haishi haf-beda.

 

'Yes, man is mortal, but that would be only half the

полбеды.

 

trouble.

 

 

Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в

 

Zuy bade es ke koyves ta es turan-nem mortibil, walaa truk!

 

The worst of it is that he's sometimes unexpectedly

чем фокус!

 

mortal - there's the trick!

 

 

И вообще не может сказать, что он будет делать в

сегодняшний вечер.

 

 

E generalem bu mog shwo, kwo ta sal zwo pa sey aksham.

 

 

And generally he's unable to say what he's going to

do this same evening.'

 

 

"Какая то нелепая постановка вопроса..." -

помыслил Берлиоз и возразил:

 

 

“Es ya absurde trata de kwesta…” – Berlios dumi e objeti:

 

 

`What an absurd way of putting the question ...'

Berlioz thought and objected:

 

 

- Ну, здесь уж есть преувеличение.

 

 

– Wel, es yo troisa.

 

'Well, there's some exaggeration here.

 

 

Сегодняшний вечер мне известен более или менее

 

Den sey aksham, me jan it pyu-meno exaktem.

 

About this same evening I do know more or less

точно.

 

certainly.

 

 

Само собой разумеется, что, если на Бронной мне

 

Naturalem, si un brik lwo on may kapa in Bronnaya…

 

 

It goes without saying, if a brick should fall on my

свалится на голову кирпич...

 

head on Bronnaya. . '

 

 

- Кирпич ни с того ни с сего, - внушительно

перебил неизвестный, - никому и никогда на голову не свалится.

 

 

– Sin eni kausa, – gariba interrupti gaurawem, – nul brik neva lwo on kapa de koywan.

 

'No brick,' the stranger interrupted imposingly, `will

ever fall on anyone's head just out of the blue.

 

 

В частности же, уверяю вас, вам он ни в коем

 

In sey hi kasu, me sertisi yu, it fai nul ugrosa a yu.

 

In this particular case, I assure you, you are not in

случае не угрожает.

 

danger of that at all.

 

 

Вы умрете другой смертью.

 

 

Yu ve morti pa otre morta.

 

 

You will die a different death.'

 

 

- Может быть, вы знаете, какой именно? - с

 

– Mogbi yu jan, pa kwel hi, e shwo a me? – Berlios inkweri kun ga samajibile ironia, al fa-tiri inu koy verem absurde kunshwosa.

 

 

'Maybe you know what kind precisely?' Berlioz

совершенно естественной иронией осведомился

inquired with perfectly natural irony, getting drawn

Берлиоз, вовлекаясь в какой то действительно

into an utterly absurd conversation. 'And will tell

нелепый разговор, - и скажете мне?

 

me?'

 

 

- Охотно, - отозвался незнакомец.

 

 

– Yao-shem, – gariba jawabi.

 

'Willingly,' the unknown man responded.

 

 

Он смерил Берлиоза взглядом, как будто

 

Ta meji Berlios bay kansa, kwasi yao-yen suti kostum fo ta, murmuri tra denta koysa simile a:

 

He looked Berlioz up and down as if he were going

собирался сшить ему костюм, сквозь зубы

to make him a suit, muttered through his teeth

пробормотал что то вроде:

 

something like:

 

 

"Раз, два... Меркурий во втором доме... луна

 

“Un, dwa... Merkuri in dwa-ney dom… Luna go-ney... sit – beda... aksham – sem...” – e anunsi lautem e joi-shem: – Oni ve kati yur kapa los!

 

 

'One, two ... Mercury in the second house ... moon

ушла... шесть - несчастье... вечер - семь..." - и

gone ... six - disaster... evening - seven...' then

громко и радостно объявил: - Вам отрежут

announced loudly and joyfully: 'Your head will be

голову!

 

cut off!'

 

 

Бездомный дико и злобно вытаращил глаза на

 

Sindomnik savajem-dushtem fai gro-okos an nagle gariba, e Berlios kwesti al ek-smaili torsi-nem:

 

 

Homeless goggled his eyes wildly and spitefully at

развязного неизвестного, а Берлиоз спросил,

the insouciant stranger, and Berlioz asked, grinning

криво усмехнувшись:

 

crookedly:

 

 

- А кто именно?

 

 

– Hu hi?

 

'By whom precisely?

 

 

Враги? Интервенты?

 

 

Dushmanes? Invaderes?

 

 

Enemies? Interventionists?'

 

 

- Нет, - ответил собеседник, - русская женщина,

 

– Non, – jawabi kunshwoer, – un ruski gina, komsomolyuan.

 

 

'No,' replied his interlocutor, 'by a Russian woman, a

комсомолка.

Komsomol girl.'

 

- Гм... - промычал раздраженный шуточкой

 неизвестного Берлиоз, - ну, это, извините,

маловероятно.

 

– Hm... – murmuri Berlios, vexen bay fuy-joka de gariba, – wel, skusi ba, es ga shaoprobable.

 

`Hm...' Berlioz mumbled, vexed at the stranger's

little joke, `well, excuse me, but that's not very

likely.'

 

 

- Прошу и меня извинить, - ответил иностранец, -

 

– Me pregi ke i yu skusi me, – jawabi auslandajen, – bat es tak hi.

 

'And I beg you to excuse me,' the foreigner replied,

но это так.

 

'but it's so.

 

 

Да, мне хотелось бы спросить вас, что вы будете

делать сегодня вечером, если это не секрет?

 

 

Apropoo, me’d yao kwesti yu, kwo yu sal zwo pa sey aksham, si bu es sekret?

 

 

Ah, yes, I wanted to ask you, what are you going to

do tonight, if it's not a secret?'

 

 

- Секрета нет.

 

 

– Sekret yok.

 

`It's not a secret.

 

 

Сейчас я зайду к себе на Садовую, а потом в

 

Nau me sal go a dom a Sadovaya, e poy pa klok shi de sabah in Massolit eventi asembla den kel me ve presidi.

 

 

Right now I'll stop by my place on Sadovaya, and

десять часов вечера в МАССОЛИТе состоится

then at ten this evening there will be a meeting at

заседание, и я буду на нем председательствовать.

 

Massolit, and I will chair it.'

 

 

- Нет, этого быть никак не может, - твердо

возразил иностранец.

 

 

– Non, to bu mog bi pa nul dao, – resolutem objeti auslandajen.

 

 

'No, that simply cannot be,' the foreigner objected

firmly.

 

 

- Это почему?

 

 

– Way ya?

 

 

'Why not?'

 

 

- Потому, - ответил иностранец и прищуренными

глазами поглядел в небо, где, предчувствуя

вечернюю прохладу, бесшумно чертили черные

птицы, - что Аннушка уже купила подсолнечное

масло, и не только купила, но даже разлила.

 

 

– Bikos, – auslandajen jawabi e al tangisi okos kan an skay, wo, pre-senti-yen aksham-ney freshitaa,
sinshum-nem zigzagi swate faulas, – Anna-ki he yo kupi suryaflor-ney olea, e bu sol he kupi, bat yoshi he misliti it.

 

`Because,' the foreigner replied and, narrowing his

eyes, looked into the sky, where, anticipating the

cool of the evening, black birds were tracing

noiselessly, 'Annushka has already bought the

sunflower oil, and has not only bought it, but has already spilled it.

 

 

Так что заседание не состоится.

 

 

Also asembla bu ve eventi.

 

 

So the meeting will not take place.'

 

 

Тут, как вполне понятно, под липами наступило

 

Nau, ga samajibilem, silensa en-ye sub lindas.

 

 

Here, quite understandably, silence fell under the

молчание.

 

lindens.

 

 

- Простите, - после паузы заговорил Берлиоз,

 

– Pardoni ba, – Berlios shwo afte pausa, al kan-kan kwachi-she auslandajen, – komo suryaflor-ney olea gwansi se... e kwel Anna-ki?

 

 

`Forgive me,' Berlioz spoke after a pause,

поглядывая на мелющего чепуху иностранца, -

glancing at the drivel-spouting foreigner, 'but what

при чем здесь подсолнечное масло... и какая

has sunflower oil got to do with it ... and which

Аннушка?

 

Annushka?'

 

 

- Подсолнечное масло здесь вот при чем, - вдруг

 

– Suryaflor-ney olea gwansi tak, – turan shwo Sindomnik, evidentem desidi-yen deklari gwer a buinviten kunshwoer. – Ob yu koytaim, sitisen, gwo bi in lekiguan fo mentalem morbe jen?

 

 

'Sunflower oil has got this to do with it,' Homeless

suddenly spoke, obviously deciding to declare war

on the uninvited interlocutor. 'Have you ever

happened, citizen, to be in a hospital for the mentally

ill?'

заговорил Бездомный, очевидно, решив объявить

 незванному собеседнику войну, - вам не

приходилось, гражданин, бывать когда нибудь в

лечебнице для душевнобольных?

 

 

 - Иван!.. - тихо воскликнул Михаил

Александрович.

 

 

– Ivan! – kyetem exklami Mihail Alexandrovich.

 

 

'Ivan! ...' Mikhail Alexandrovich exclaimed quietly.

 

 

Но иностранец ничуть не обиделся и превесело

рассмеялся.

 

 

Bat auslandajen bu tanikem fa-ofensi e lwo in ridi ga alegrem.

 

 

But the foreigner was not a bit offended and burst

into the merriest laughter.

 

 

- Бывал, бывал и не раз! - вскричал он, смеясь, но

 

– Gwo bi, gwo bi, e plurives! – ta krai al ridi bat al fixem kan poeta bay buridi-she oko. – Olilok hi me gwo bi.

 

'I have, I have, and more than once!' he cried out,

не сводя несмеющегося глаза с поэта, - где я

laughing, but without taking his unlaughing eye off

только не бывал!

 

the poet. 'Where haven't I been!

 

 

Жаль только, что я не удосужился спросить у

 

Sol afsos ke me bu he duyfu kwesti profesor kwo es skisofrenia.

 

Only it's too bad I didn't get around to asking the

профессора, что такое шизофрения.

 

professor what schizophrenia is.

 

 

Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван

 

Also yu selfa kwesti ta om se, Ivan Nikolaevich!

 

 

So you will have to find that out from him yourself,

Николаевич!

 

Ivan Nikolaevich!'

 

 

- Откуда вы знаете, как меня зовут?

 

 

– Fon wo yu jan may nam?

 

 

'How do you know my name?'

 

 

- Помилуйте, Иван Николаевич, кто же вас не

 

– Pa rahimtaa, Ivan Nikolaevich, hu hi bu jan yur nam? – nau auslandajen pren fon posh den yeri-ney chuka
de “Literature gaseta”, e Ivan Nikolaevich vidi rek
pa un-ney paja den swa-ney foto e sub it den swa-ney versa.

'Gracious, Ivan Nikolaevich, who doesn't know you?'

знает? - здесь иностранец вытащил из кармана

Here the foreigner took out of his pocket the

вчерашний номер "Литературной газеты", и Иван

previous day's issue of the Literary Gazette, and Ivan

Николаевич увидел на первой же странице свое

Nikolaevich saw his own picture on the very first

изображение, а под ним свои собственные стихи.

 

page and under it his very own verses.

 

 

Но вчера еще радовавшее доказательство славы и

 

Bat sey pruva de fama e popularitaa kel yeri joisi-te poeta, nau it ga bu joisi ta.

 

 

But the proof of fame and popularity, which

популярности на этот раз ничуть не обрадовало

yesterday had delighted the poet, this time did not

поэта.

 

delight him a bit.

 

 

- Я извиняюсь, - сказал он, и лицо его потемнело, -

 

– Me pregi skusa, – ta shwo, e ta-ney fas tumifi, – ob yu mog weiti un minuta-ki?

 

'Excuse me,' he said, and his face darkened, 'could

вы не можете подождать минутку?

 

you wait one little moment?

 

 

Я хочу товарищу пару слов сказать.

 

 

Me yao shwo para worda a may kamarada.

 

 

I want to say a couple of words to my friend.'

 

 

- О, с удовольствием! - воскликнул неизвестный, -

 

– Oo, kun plesir! – exklami gariba. – Es ya tan’ hao hir sub linda. Yoshi, me bu hasti a nullok.

 

 

'Oh, with pleasure!' exclaimed the stranger. 'It's so

здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда

nice here under the lindens, and, by the way, I'm not

и не спешу.

 

in any hurry.'

 

 

- Вот что, Миша, - зашептал поэт, оттащив

Берлиоза в сторону, - он никакой не интурист, а шпион.

 

 

– Audi ba, Misha, – en-hamsi poeta, al he tiri Berlios a taraf, – ta bu es nul auslanda-ney turista, ta es spion.

 

'Listen here, Misha,' the poet whispered, drawing

Berlioz aside, 'he's no foreign tourist, he's a spy.

 

 

Это русский эмигрант, перебравшийся к нам.

 

 

Es ruski emigranta kel he lai bak a she nu.

 

A Russian emigre who has crossed back over.

 

 

Спрашивай у него документы, а то уйдет...

 

 

Demandi ta-ney dokumenta, otrem ta eludi.

 

 

Ask for his papers before he gets away...'

 

 

- Ты думаешь? - встревоженно шепнул Берлиоз, а

сам подумал:

 

 

– Yu dumi ku? – Berlios hamsi alarmem e dumi:

 

'You think so?' Berlioz whispered worriedly, and

thought:

 

 

"А ведь он прав!"

 

 

“Ta es ya prav!”

 

 

'Why, he's right...'

 

 

- Уж ты мне верь, - засипел ему в ухо поэт, - он

 

– Kredi ba me, – poeta rauki inu suy aur, – ta plei ahmak fo auskwesti koysa.

 

'Believe me,' the poet rasped into his ear, `he's

дурачком прикидывается, чтобы выспросить кое

pretending to be a fool in order to find out

что.

 

something or other.

 

 

Ты слышишь, как он по русски говорит, - поэт

 

Yu audi ya, komo ta shwo pa ruski. – Poeta zai shwo e oblikuem observi gariba, dabe ta bu fugi, – nu go ba reteni ta, otrem ta eludi…

 

 

Just hear how he speaks Russian.' As he spoke,

говорил и косился, следя, чтобы неизвестный не

the poet kept glancing sideways, to make sure the

удрал, - идем, задержим его, а то уйдет...

 

stranger did not escape. 'Let's go and detain him, or he'll get away...'

 

 

И поэт за руку потянул Берлиоза к скамейке.

 

 

E poeta tiri Berlios pa handa versu bencha.

 

 

And the poet pulled Berlioz back to the bench by the arm.

 

 

Незнакомец не сидел, а стоял возле нее, держа в

 

Gariba bu zai sidi bat zai stan bli it al teni in handas koy kitaba-ki do tumgrey kovra, un dense letakuta aus hao papir e un nam-karta.

 

 

The unknown man was not sitting, but was standing

руках какую то книжечку в темно сером

near it, holding in his hands some booklet in a

переплете, плотный конверт хорошей бумаги и

dark-grey binding, a sturdy envelope made of good

визитную карточку.

 

paper, and a visiting card.

 

 

- Извините меня, что я в пылу нашего спора забыл

 

– Skusi ba me por ke me he fogeti, por nuy animi-ney disputa, tu prisenti swa a yu.

 

`Excuse me for having forgotten, in the heat of

представить себя вам.

 

our dispute, to introduce myself.

 

 

Вот моя карточка, паспорт и приглашение

 

Walaa may karta, pasporta e invita fo lai a Moskva fo konsulta, – gariba pronunsi gravem al kan ambi literater penetri-shem.

 

 

Here is my card, my passport, and an invitation to

приехать в Москву для консультации, - веско

come to Moscow for a consultation,' the stranger said

проговорил неизвестный, проницательно глядя на обоих литераторов.

 

weightily, giving both writers a penetrating glance.

 

 

Те сконфузились.

 

 

Toy-las fa-konfusi.

 

They were embarrassed.

 

 

"Черт, все слышал," - подумал Берлиоз и

 

“Shatam, ta he audi olo,” – Berlios dumi e bay latif jesta indiki ke bu ye nida de diki dokumenta.

 

'The devil, he heard everything...' Berlioz thought,

вежливым жестом показал, что в предъявлении

and with a polite gesture indicated that there was no

документов нет надобности.

need to show papers.

 

Пока иностранец совал их редактору, поэт успел

Duran ke auslandajen sovi dokumenta a redakter, poeta pai lekti on karta den worda “profesor”, printen pa auslanda-ney letra, e den un-ney letra de familianam – dwaple V – W.

 

While the foreigner was pushing them at the editor,

разглядеть на карточке напечатанное

the poet managed to make out the word `Professor'

иностранными буквами слово "профессор" и

printed in foreign type on the card, and the initial

начальную букву фамилии – двойное "В".

 

 

letter of the last name - a double'V' - 'W'.

 

 

 

- Очень приятно, - тем временем смущенно

 

– Es plesir, – redakter murmuri konfusem, e auslandajen pon dokumenta inu posh.

 

 

`My pleasure,' the editor meanwhile muttered in

бормотал редактор, и иностранец спрятал

embarrassment, and the foreigner put the papers

документы в карман.

 

back in his pocket.

 

 

Отношения таким образом были восстановлены, и

 

Relata also es restoren, e oli tri snova en-sidi on bencha.

 

 

Relations were thus restored, and all three sat

все трое снова сели на скамью.

 

down on the bench again.

 

 

- Вы в качестве консультанта приглашены к нам,

профессор? - спросил Берлиоз.

 

 

– Also yu es kom konsultanta inviti-ney a nu, profesor? – Berlios kwesti.

 

 

'You've been invited here as a consultant, Professor?'

asked Berlioz.

 

 

- Да, консультантом.

 

 

– Ya, kom konsultanta.

 

 

'Yes, as a consultant.'

 

 

- Вы - немец? - осведомился Бездомный.

 

 

– Ob yu es doiche jen? – Sindomnik inkweri.

 

 

"You're German?' Homeless inquired.

 

 

- Я то?.. - переспросил профессор и вдруг

задумался. - Да, пожалуй, немец... - сказал он.

 

 

– Me ku? – rikwesti profesor e turan en-dumi. – Ya, shayad doiche… – ta shwo.

 

 

'I? ...' the professor repeated and suddenly fell to

thinking. 'Yes, perhaps I am German ...' he said.

 

 

- Вы по русски здорово говорите, - заметил Бездомный.

 

 

– Yu shwo pa ruski kul-nem, – remarki Sindomnik.

 

 

'You speak real good Russian,' Homeless observed.

 

 

- О, я вообще полиглот и знаю очень большое

количество языков, - ответил профессор.

 

 

– Oo, me es generalem poliglota e me jan muy gran namba de lingwa, – profesor jawabi.

 

 

'Oh, I'm generally a polyglot and know a great

number of languages,' the professor replied.

 

 

- А у вас какая специальность? - осведомился Берлиоз.

 

 

– E kwel es yur spesialitaa? – Berlios inkweri.

 

 

'And what is your field?' Berlioz inquired.

 

 

- Я - специалист по черной магии.

 

 

– Me es spesialista in swate magia.

 

 

'I am a specialist in black magic.'

 

 

"На тебе!" - стукнуло в голове у Михаила

 

"Ohoo!" — ek-tuki in kapa de Mihail Alexandrovich.

 

 

There he goes!...' struck in Mikhail Alexandrovich's

Александровича.

 

head.

 

 

- И... и вас по этой специальности пригласили к

нам? - заикнувшись спросил он.

 

 

– E... e oni he inviti yu a nu por sey spesialitaa? – lu kwesti al stotri.

 

 

'And ... and you've been invited here in that

capacity?' he asked, stammering.

 

 

- Да, по этой пригласили, - подтвердил профессор

 

– Ya, por sey hi oni he inviti, – profesor konfirmi e expliki: – hir in stata-ney kitabaguan oni he deskovri originale manuskriptas de swatemagier Herbert de Avrilak, do shi-ney sekla, also treba ke me deshifri li.

 

'Yes, in that capacity,' the professor confirmed, and

и пояснил: - Тут в государственной библиотеке

explained: 'In a state library here some original

обнаружены подлинные рукописи чернокнижника

manuscripts of the tenth-century necromancer

Герберта Аврилакского, десятого века, так вот

Gerbert of Aurillac have been found. So it is

требуется, чтобы я их разобрал.

 

necessary for me to sort them out.

 

 

Я единственный в мире специалист.

 

 

Me es sole spesialista in munda.

 

 

I am the only specialist in the world.'

 

 

- А-а! Вы историк? - с большим облегчением и уважением спросил Берлиоз.

 

 

– Aa, yu es historier? – Berlios kwesti kun respekta e gro-levifa.

 

 

'Aha! You're a historian?' Berlioz asked with great relief and respect.

 

 

- Я - историк, - подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу: - Сегодня вечером на Патриарших прудах будет интересная история!

 

 

– Me es historier, – vigyaner konfirmi e adi bugwansem: – Pa sey aksham pa Patriarka-chitan sal eventi un gro-interes-ney historia!

 

 

'I am a historian,' the scholar confirmed, and added

with no rhyme or reason: This evening there will be

an interesting story at the Ponds!

 

И опять крайне удивились и редактор и поэт, а

 

Yoshi un ves i redakter i poeta gro-astoni, e profesor manili li versu swa e, wen li inklini a ta, hamsi:

 

 

 Once again editor and poet were extremely surprised, but the professor beckoned them both to him, and when they leaned towards him, whispered:

'

профессор поманил обоих к себе и, когда они

наклонились к нему, прошептал:

 

- Имейте в виду, что Иисус существовал.

 

 

– Jan ba, ke Yeshu gwo existi.

 

'Bear in mind that Jesus did exist.'

 

 

 - Видите ли, профессор, - принужденно

 

– Kan ba, profesor, – Berlios jawabi kun forsen smaila, – nu respekti yur gran jansa, bat nu selfa hev otre vidipunta om sey kwesta.

 

 

`You see. Professor,' Berlioz responded with a

улыбнувшись, отозвался Берлиоз, - мы уважаем

forced smile, `we respect your great learning, but

ваши большие знания, но сами по этому вопросу

on this question we hold to a different point of

придерживаемся другой точки зрения.

 

view.'

 

 

- А не надо никаких точек зрения! - ответил

странный профессор, - просто он существовал, и

больше ничего.

 

 

– Bu treba nul vidipunta! – stran profesor jawabi, – ta simplem gwo existi, e nixa pyu.

 

 

`There's no need for any points of view,' the

strange professor replied, 'he simply existed, that's

all.'

 

- Но требуется же какое нибудь доказательство... начал Берлиоз.

 

 

– Bat treba ya koy pruva... – Berlios begin.

 

 

'But there's need for some proof...' Berlioz began.

 

 

- И доказательств никаких не требуется, - ответил

профессор и заговорил негромко, причем его

акцент почему то пропал: - Все просто: в белом

плаще с кровавым подбоем, шаркающей

 кавалерийской походкой, ранним утром

четырнадцатого числа весеннего месяца нисана...

 

 

– I nul pruva bu treba, – profesor jawabi e en-rakonti bulautem, al lo kel suy aksenta por koysa desapari: – Olo es simple: in blan mantela do hemalik subkapra, pa shafli-she go-manera de kavaljen, pa rane sabah de dey shi-char de vesna-ney mes Nisan...

 

 

"There's no need for any proofs,' replied the

professor, and he began to speak softly, while his

accent for some reason disappeared: 'It's all very

simple: In a white cloak with blood-red lining, with the shuffling gait of a cavalryman, early in the morning of the fourteenth day of the spring month of Nissan...'

 

 

Глава 2

 

 

CHAPTA 2.

 

CHAPTER 2.

 

 

Понтий Пилат

 

 

Pontius Pilat

 

Pontius Pilate

 

 

В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей

 кавалерийской походкой, ранним утром

четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в

крытую колоннаду между двумя крыльями дворца

ирода великого вышел прокуратор Иудеи Понтий

Пилат.

 

 

In blan mantela do hemalik subkapra, pa shafli-she go-manera de kavaljen, pa rane sabah de dey shi-char de vesna-ney mes Nisan, inu kovri-ney kolonada inter dwa ala de palas de Herodus Mahan chu da prokurator de Iudeya Pontius Pilat.

 

 

In a white cloak with blood-red lining, with the

shuffling gait of a cavalryman, early in the morning

of the fourteenth day of the spring month of Nisan,

there came out to the covered colonnade between the

two wings of the palace of Herod the Great' the

procurator of Judea, Pontius Pilate.

 

 

Более всего на свете прокуратор ненавидел запах

 

Pyu kem enisa in munda prokurator heni fauha de rosa-ney olea, e nau olo suli buhao dey, bikos sey fauha persekwi prokurator depos suryachu.

 

 

More than anything in the world the procurator hated

 розового масла, и все теперь предвещало

the smell of rose oil, and now everything foreboded

нехороший день, так как запах этот начал

a bad day, because this smell had been pursuing the

преследовать прокуратора с рассвета.

 

procurator since dawn.

 

 

 Прокуратору казалось, что розовый запах

 

Sembli a prokurator ke rosa-ney fauha chu fon kiparis e palma in garden, ke fauha de eskorta-ney piga e sudor mixifi kun damnen rose strom.

 

 

It seemed to the procurator that a rosy smell exuded

источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху

from the cypresses and palms in the garden, that the

кожи и конвоя примешивается проклятая розовая

smell of leather trappings and sweat from the

струя.

 

convoy was mingled with the cursed rosy flux.

 

 

От флигелей в тылу дворца, где расположилась

пришедшая с прокуратором в Ершалаим первая

когорта двенадцатого молниеносного легиона,

заносило дымком в колоннаду через верхнюю

 площадку сада, и к горьковатому дыму,

свидетельствовавшему о том, что кашевары в

кентуриях начали готовить обед, примешивался

все тот же жирный розовый дух.

 

 

Fon domkin pa baka de palas, wo disposi ti lai kun prokurator a Yerushalaim na Un-ney kohorta de Shi-dwa-ney Bliza-ney legion, idyen fum lai kun feng tra uupare terasa de garden, e sey karwish fum, gavahi-she ke kenturia-ney kukeres en-kuki deyfan, it toshi mixifi kun same dense rose fauha.

 

From the outbuildings at the back of the palace,

where the first cohort of the Twelfth Lightning

legion, which had come to Yershalaim with

the procurator, was quartered, a whiff of smoke

reached the colonnade across the upper terrace of

the palace, and this slightly acrid smoke, which

testified that the centuries' mess cooks had begun to

prepare dinner, was mingled with the same thick rosy scent.

 

 

О боги, боги, за что вы наказываете меня?

 

 

Oo bohes, bohes, por kwo yu puni me?

 

 

'Oh, gods, gods, why do you punish me? ...

 

 

"Да, нет сомнений! Это она, опять она,

“Ya, duba yok! Es it hi, es snova it, nojitibile, dahsat-ney morba hemikrania, wen haf de kapa tungi. Kontra it lekimedia yok, salva yok.

Yes, no doubt, this is it, this is it again, the

непобедимая, ужасная болезнь гемикрания, при

invincible, terrible illness... hemicrania, when half of

которой болит полголовы. От нее нет средств, нет

the head aches ... there's no remedy for it, no escape

никакого спасения.

 

...

 

 

Попробую не двигать головой".

 

 

Me sal probi bu muvi kapa”.

 

 

I'll try not to move my head...'

 

 

На мозаичном полу у фонтана уже было

приготовлено кресло, и прокуратор, не глядя ни

на кого, сел в него и протянул руку в сторону.

 

 

On mosaike poda bli fontan un brachastula es yo tayaren, e prokurator, sin kan an nulwan, en-sidi on it e extendi handa a taraf.

 

On the mosaic floor by the fountain a chair was

already prepared, and the procurator, without

looking at anyone, sat in it and reached his hand out to one side.

 

 

Секретарь почтительно вложил в эту руку кусок

 

Sekretar respektem inupon un pes de pergamen inu sey handa.

 

His secretary deferentially placed a sheet of

пергамента.

 

parchment in this hand.

 

 

Не удержавшись от болезненной гримасы,

 

Al bu he pai represi tunga-ney grimasa, prokurator oblikuem ek-tralekti lo skriben, returni pergamen a sekretar e shwo mushkilem:

 

 

Unable to suppress a painful grimace, the

прокуратор искоса, бегло проглядел написанное,

procurator ran a cursory, sidelong glance over the

вернул пергамент секретарю и с трудом

writing, returned the parchment to the secretary, and

проговорил:

 

said with difficulty:

 

 

- Подследственный из Галилеи? К тетрарху дело

посылали?

 

 

- Hakmiwan es fon Galil? Ob oni gwo sendi dela a tetrarka?

 

 

"The accused is from Galilee? Was the case sent

to the tetrarch?'

 

 

- Да, прокуратор, - ответил секретарь.

 

 

- Ya, prokurator, - sekretar jawabi.

 

 

'Yes, Procurator,' replied the secretary.

 

 

- Что же он?

 

 

- E ta?

 

 

'And what then?'

 

 

- Он отказался дать заключение по делу и

 

- Ta he refusi fai desida om dela e sendi Sanhedrin-ney morta-kondamna a yu fo konfirma, - expliki sekretar.

 

 

'He refused to make a decision on the case and sent

смертный приговор Синедриона направил на ваше

the Sanhedrin's death sentence to you for

утверждение, - объяснил секретарь.

 

confirmation,' the secretary explained.

 

 

Прокуратор дернул щекой и сказал тихо:

 

 

Prokurator ek-tiki wanga e shwo bulautem:

 

 

The procurator twitched his cheek and said quietly:

 

 

- Приведите обвиняемого.

 

 

- Mah akusen ahir.

 

 

'Bring in the accused.'

 

 

И сейчас же с площадки сада под колонны на

балкон двое легионеров ввели и поставили перед

креслом прокуратора человека лет двадцати семи.

 

 

E tuy dwa legionyuan dukti un man do sirke dwashi-sem yar fon garden-terasa a balkon sub kolonas e mah ta stan bifoo brachastula de prokurator.

 

And at once two legionaries brought a man of about

twenty-seven from the garden terrace to the balcony

under the columns and stood him before the procurator's chair.

 

 

Этот человек был одет в старенький и

 

Toy jen es klaiden in lao e tori-ney klarblu hiton.

 

 

The man was dressed in an old and torn light-blue

разорванный голубой хитон.

 

 chiton.

 

 

Голова его была прикрыта белой повязкой с

ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной.

 

 

Ta-ney kapa es kovren bay blan tuh kun tasma sirkum frenta, e ta-ney handas es ligen baken bey.

 

His head was covered by a white cloth with a leather

band around the forehead, and his hands were bound behind his back.

 

 

Под левым глазом у человека был большой синяк,

в углу рта - ссадина с запекшейся кровью.

 

 

Sub lefte oko ye un gran ushiba, pa angula de muh ye un wunda-ki kun krostifen hema.

 

Under the man's left eye there was a large bruise, in

the corner of his mouth a cut caked with blood.

 

 

Приведенный с тревожным любопытством глядел

 

Adukten jen kan an prokurator kun alarmen jigyas.

 

 

The man gazed at the procurator with anxious

на прокуратора.

 

curiosity.

 

 

Тот помолчал, потом тихо спросил по арамейски:

 

 

Toy-la silensi idyen, poy kwesti kyetem pa aramaya lingwa:

 

 

The latter paused, then asked quietly in Aramaic:

 

 

- Так это ты подговаривал народ разрушить

Ершалаимский храм?

 

 

- Also yu hi agiti-te jenta tu destrukti Yerushalaim-ney mandir?

 

 

`So it was you who incited the people to destroy

the temple of Yershalaim?'

 

 

Прокуратор при этом сидел как каменный, и

 

Prokurator zai sidi kwasi ston-ney, e sol ta-ney labas idyen muvi al ke ta shwo.

 

The procurator sat as if made of stone while he

только губы его шевелились чуть чуть при

spoke, and only his lips moved slightly as he

произнесении слов.

pronounced the words.

 

 

Прокуратор был как каменный, потому что боялся

качнуть пылающей адской болью головой.

 

 

Prokurator es ston-ney-si bikos ta fobi ek-muvi swa-ney kapa flami-she pa inferne tunga.

 

 

The procurator was as if made of stone because he

was afraid to move his head, aflame with infernal pain.

 

 

Человек со связанными руками несколько подался

 

Jen kun ligen handas muvi idyen avan e en-shwo:

 

 

The man with bound hands leaned forward somewhat

вперед и начал говорить:

 

and began to speak:

 

 

- Добрый человек! Поверь мне...

 

 

- Hao jen, kredi me…

 

 

'Good man! Believe me ...

 

 

Но прокуратор, по прежнему не шевелясь и

ничуть не повышая голоса, тут же перебил его:

 

 

Bat prokurator, samem sinmuve e sin lautisi vos, tuy interrupti ta:

 

 

But me procurator, motionless as before and not

raising his voice in the least, straight away interrupted him:

 

 

- Это меня ты называешь добрым человеком?

 

 

- Den me ku yu nami hao jen?

 

'Is it me that you are calling a good man?

 

 

Ты ошибаешься.

 

 

Yu galti.

 

You are mistaken.

 

 

В Ершалаиме все шепчут про меня, что я свирепое

 

Oli in Yerushalaim hamsi om me ke me es ferose monsta, e es ga ver. - E sam monotonem adi: - Den kenturion Ratakiler a me.

 

 

It is whispered about me in Yershalaim that I am a

чудовище, и это совершенно верно, - и так же

fierce monster, and that is perfectly correct.' And

монотонно прибавил: - Кентуриона Крысобоя ко

he added in the same monotone: 'Bring the centurion

мне.

 

Ratslayer.'

 

 

Всем показалось, что на балконе потемнело, когда

 

Sembli a oli ke fa-tume pa balkon wen kenturion to komander de osobe kenturia, Mark, kromenami-ney Ratakiler, apari bifoo prokurator.

 

 

It seemed to everyone that it became darker on the

кентурион, командующий особой кентурией,

balcony when the centurion of the first century,

Марк, прозванный Крысобоем, предстал перед

Mark, nicknamed Ratslayer, presented himself before

прокуратором.

 

the procurator.

 

 

Крысобой был на голову выше самого высокого

из солдат легиона и настолько широк в плечах,

что совершенно заслонил еще невысокое солнце.

 

 

Ratakiler es pa kapa pyu gao kem zuy gao soldata de legion e tanto chaurplecha-ney ke ta shirmi den haishi nise surya.

 

 

Ratslayer was a head taller than the tallest soldier of

the legion and so broad in the shoulders that he

completely blocked out the still-low sun.

 

 

Прокуратор обратился к кентуриону по латыни:

 

 

Prokurator adresi kenturion pa latina:

 

 

The procurator addressed the centurion in Latin:

 

 

- Преступник называет меня "добрый человек".

 

 

- Krimenjen nami me hao jen.

 

`The criminal calls me "good man".

 

 

Выведите его отсюда на минуту, объясните ему,

 

Dukti ta aus fo minuta-ki, expliki ba a ta, komo gai shwo kun me.

 

Take him outside for a moment, explain to him

как надо разговаривать со мной.

 

how I ought to be spoken to.

 

 

Но не калечить.

 

 

Bat bye mutili.

 

 

But no maiming.'

 

 

И все, кроме неподвижного прокуратора,

 

E oli, exepte sinmuve prokurator, oko-sekwi Mark Ratakiler kel ek-mavi handa a aresten, indiki-yen ke ta mus kungo.

 

 

And everyone except the motionless procurator

проводили взглядом Марка Крысобоя, который

followed Mark Ratslayer with their eyes as he

махнул рукою арестованному, показывая, что тот

motioned to the arrested man, indicating that he

должен следовать за ним.

 

should go with him.

 

 

Крысобоя вообще все провожали взглядами, где

бы он ни появлялся, из за его роста, а те, кто

видел его впервые, из за того еще, что лицо

кентуриона было изуродовано: нос его некогда

был разбит ударом германской палицы.

 

 

Den Ratakiler oni sempre oko-sekwi, wo unkwe ta apari, por suy gaotaa. E toy jen kel vidi ta pa un-ney ves – yoshi por to ke fas de kenturion es deformen: koytaim suy nos bin krushen bay darba de germanike gro-stik.

 

 

Everyone generally followed Ratslayer with their

eyes wherever he appeared, because of his height,

and those who were seeing him for the first time

also because the centurion's face was disfigured: his

nose had once been smashed by a blow from a Germanic club.

 

 

Простучали тяжелые сапоги Марка по мозаике,

 

Grave gaobutas de Mark tuki tra mosaika, ligen jen sekwi ta sinshum-nem, fule silensa en-ye in kolonada. Fa-audi kurkuring de palomas on garden-terasa bli balkon, e akwa gani jatile priate gana in fontan.

 

 

Mark's heavy boots thudded across the mosaic, the

связанный пошел за ним бесшумно, полное

bound man noiselessly went out with him, complete

молчание настало в колоннаде, и слышно было,

silence fell in the colonnade, and one could hear

как ворковали голуби на площадке сада у балкона,

pigeons cooing on the garden terrace near the balcony

да еще вода пела замысловатую приятную песню

and water singing an intricate, pleasant song in the

в фонтане.

 

fountain.

 

 

Прокуратору захотелось подняться, подставить

 

Prokurator yao en-stan, pon swa-ney visok sub akwa-strom e resti tak sin muva.

 

The procurator would have liked to get up, put his

висок под струю и так замереть.

temple under the spout, and stay standing that way.

 

Но он знал, что и это ему не поможет.

 

 

Bat ta jan ke i se bu ve helpi ta.

 

But he knew that even that would not help him.

 

 

Выведя арестованного из под колонн в сад.

Крысобой вынул из рук у легионера, стоявшего у

подножия бронзовой статуи, бич и, несильно

размахнувшись, ударил арестованного по плечам.

 

 

Al he dukti aresten jen inu garden, Ratakiler pren swipa fon handas de legionyuan kel stan bli pedestal de bronse statua, ek-swingi it bufortem e darbi aresten pa plechas.

 

 

Having brought the arrested man from under the

columns out to the garden, Ratslayer took a whip

from the hands of a legionary who was standing at

the foot of a bronze statue and, swinging easily, struck the arrested man across the shoulders.

 

 

Движение кентуриона было небрежно и легко, но

 

Kenturion-ney muva bin leve e sineforte, bat ligen jen tuy krushi-lwo on arda, kwasi al haken gambas.

Ta misspiri gro, suy fas dekolori e okos fa sinsensu-ney.

 

 

The centurion's movement was casual and light, yet

связанный мгновенно рухнул наземь, как будто

the bound man instantly collapsed on the ground as if

ему подрубили ноги, захлебнулся воздухом,

his legs had been cut from under him; he gasped for

краска сбежала с его лица и глаза

air, the colour drained from his face, and his eyes

обессмыслились.

 

went vacant.

 

 

Марк одною левою рукой, легко, как пустой

мешок, вздернул на воздух упавшего, поставил

его на ноги и заговорил гнусаво, плохо выговаривая арамейские слова:

 

 

Bay un hi lefte handa Mark lifti lwo-ney jen uupar sam fasilem kom den vakue sak, stavi ta on pedas e shwo nos-nem, pronunsi-yen aramaya worda buhao:

 

 

With his left hand only Mark heaved the fallen man

into the air like an empty sack, set him on his feet,

and spoke nasally, in poorly pronounced Aramaic:

 

 

- Римского прокуратора называть - игемон. Других слов не говорить. Смирно стоять.

 

 

 

- Den Roma-ney prokurator gai nami hegemon. Den otre worda bu shwo. Stan kyetem.

 

 

The Roman procurator is called Hegemon.  Use

no other words. Stand at attention.

 

 

Ты понял меня или ударить тебя?

 

 

Yu samaji me o me darbi yu?

 

Do you understand me, or do I hit you?'

 

 

Арестованный пошатнулся, но совладал с собою,

 

Aresten jen ek-hili bat domini swa, suy fas-kolor returni, ta rifai spira e jawabi raukem:

 

 

The arrested man swayed, but got hold of himself,

краска вернулась, он перевел дыхание и ответил

his colour returned, he caught his breath and

хрипло:

 

answered hoarsely:

 

 

- Я понял тебя. Не бей меня.

 

 

- Me samaji yu. Bye darbi me.

 

 

‘I understand. Don't beat me.'

 

 

Через минуту он вновь стоял перед прокуратором.

 

 

Afte un minuta ta snova stan bifoo prokurator.

 

 

A moment later he was again standing before the procurator.

 

 

Прозвучал тусклый больной голос:

 

 

Gluhe morbe vos suoni:

 

 

A lusterless, sick voice sounded:

 

 

- Имя?

 

 

- Nam?

 

 

'Name?'

 

 

- Мое? - торопливо отозвался арестованный, всем

 

- Me-ney ku? – aresten shwo hastem, expresi-yen bay ol suy aspekta ke ta es tayar fo jawabi rasum-nem, bu irisi pyu.

 

 

'Mine?' the arrested man hastily responded, his whole

существом выражая готовность отвечать толково,

being expressing a readiness to answer sensibly,

не вызывать более гнева.

 

without provoking further wrath.

 

 

Прокуратор сказал негромко:

 

 

Prokurator shwo bulautem:

 

 

The procurator said softly:

 

 

- Мое - мне известно.

 

 

- Den me-ney me jan.

 

'I know my own.

 

 

Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твоё.

 

 

Bye semblisi bi pyu stupide kem yu es. Yu-ney.

 

 

Don't pretend to be stupider than you are. Yours.'

 

 

- Иешуа, - поспешно ответил арестант.

 

 

- Yeshua, - plenjen jawabi kway.

 

 

'Yeshua,' the prisoner replied promptly.

 

 

- Прозвище есть?

 

 

- Kromenam ye ku?

 

 

'Any surname?'

 

 

- Га Ноцри.

 

 

- Ha-Nozri.

 

 

'Ha-Nozri.'

 

 

- Откуда ты родом?

 

 

- Janmalok?

 

 

'Where do you come from?'

 

 

- Из города Гамалы, - ответил арестант, головой

 

- Urba Gamala, - plenjen jawabi al indiki bay kapa ke koylok dalem, pa desna fon ta, pa norda ye urba Gamala.

 

 

The town of Gamala,' replied the prisoner,

показывая, что там, где то далеко, направо от

indicating with his head that there, somewhere far off

него, на севере, есть город Гамала.

to his right, in the north, was the town of Gamala.

 

- Кто ты по крови?

 

 

- Hu es yu pa hema?

 

'Who are you by blood?'

 

 

- Я точно не знаю, - живо ответил арестованный, -

 

- Me bu jan exaktem, - aresten jawabi ajilem, - me bu remembi may mata-patra.

 

'I don't know exactly,' the arrested man replied

я не помню моих родителей.

 

animatedly, `I don't remember my parents.

 

 

Мне говорили, что мой отец был сириец...

 

 

Oni shwo-te ke may patra bin Siria-jen.

 

 

I was told that my father was a Syrian...'

 

 

- Где ты живешь постоянно?

 

 

- Wo yu habiti stay?

 

 

"Where is your permanent residence?'

 

 

- У меня нет постоянного жилища, - застенчиво

ответил арестант, - я путешествую из города в город.

 

 

- Me bu hev stay habita, - plenjen jawabi timidem, - me safari fon urba a urba.

 

 

'I have no permanent home,' the prisoner answered

shyly, 'I travel from town to town.'

 

 

- Это можно выразить короче, одним словом -

бродяга, - сказал прокуратор и спросил: - Родные есть?

 

 

- Den se oni mog expresi pyu brevem, pa un worda – vagabonder, - shwo prokurator e kwesti: - Rishtejenta ye ku?

 

 

That can be put more briefly, in a word - a vagrant,'

the procurator said, and asked: 'Any family?'

 

 

- Нет никого. Я один в мире.

 

 

- Yok. Me es sole in munda.

 

 

"None. I'm alone in the world.'

 

 

- Знаешь ли грамоту?

 

 

- Ob yu janmog lekti-skribi?

 

 

'Can you read and write?'

 

 

- Да.

 

 

- Ya.

 

 

'Yes.'

 

 

- Знаешь ли какой либо язык, кроме арамейского?

 

 

- Ob yu jan koy lingwa krome aramaya?

 

 

'Do you know any language besides Aramaic?'

 

 

- Знаю. Греческий.

 

 

- Ya. Elin.

 

 

'Yes. Greek.'

 

 

Вспухшее веко приподнялось, подернутый

 

Un puhlifen palak idyen liftifi, oko tumanisen bay sufra fixifi on plenjen.

 

A swollen eyelid rose, an eye clouded with suffering

дымкой страдания глаз уставился на арестованного.

 

fixed the arrested man.

 

 

Другой глаз остался закрытым.

 

 

Otre oko resti klosen.

 

 

The other eye remained shut.

 

 

Пилат заговорил по гречески:

 

 

Pilat shwo pa elin:

 

 

Pilate spoke in Greek.

 

 

- Так ты собирался разрушить здание храма и

призывал к этому народ?

 

 

- Also yu hi yao-te destrukti mandir-ney bildura e voki-te jenta zwo to?

 

 

'So it was you who was going to destroy the temple

building and called on the people to do that?'

 

 

Тут арестант опять оживился, глаза его перестали

выражать испуг, и он заговорил по гречески:

 

 

Nau plenjen animifi snova, suy okos stopi diki foba, e ta en-shwo pa elin:

 

 

Here the prisoner again became animated, his eyes

ceased to show fear, and he spoke in Greek:

 

 

- Я, доб... - тут ужас мелькнул в глазах арестанта

 

- Me, hao... – e dashat ek-ye in suy okos, bikos ta hampi shwo galtem. – Me, hegemon, neva hi in jiva yao-te destrukti mandir-ney bildura e neva hi me  voki-te koywan zwo sey sinsensu-ney akta.

 

 

'Never, goo...' Here terror flashed in the prisoner's

оттого, что он едва не оговорился, - я, игемон,

eyes, because he had nearly made a slip. 'Never,

никогда в жизни не собирался разрушать здание

Hegemon, never in my life was I going to destroy

храма и никого не подговаривал на это

the temple building, nor did I incite anyone to this

бессмысленное действие.

 

senseless act.'

 

 

Удивление выразилось на лице секретаря,

 

Astona fa-diki on fas de sekretar, gorbi-ney sobre nise tabla e skribi-she gavaha.

 

Surprise showed on the face of the secretary,

сгорбившегося над низеньким столом и

hunched over a low table and writing down the

записывающего показания.

 

testimony.

 

 

Он поднял голову, но тотчас же опять склонил ее

 

Ta lifti kapa, bat tuy snova inklini it a pergamen.

 

 

He raised his head, but immediately bent it to the

к пергаменту.

 

parchment again.

 

 

- Множество разных людей стекается в этот город к празднику.

 

 

- Mucho diverse jenta jami-flui a sey urba fo festa.

 

'All sorts of people gather in this town for the feast.

 

 

Бывают среди них маги, астрологи, предсказатели

 

Miden li ye magier, astrologier, kisma-preshwoer e kiler, - prokurator zai shwo monotonem, - e koyves yoshi luger.

 

Among them there are magicians, astrologers,

и убийцы, - говорил монотонно прокуратор, - а

diviners and murderers,' the procurator spoke in

попадаются и лгуны.

monotone, `and occasionally also liars.

 

Ты, например, лгун.

 

Yu, pa exampla, es luger.

You, for instance, are a liar.

 

 

Записано ясно: подговаривал разрушить храм.

 

 

Es skriben klarem: “agiti-te destrukti mandir.”

 

It is written clearly: "Incited to destroy the temple".

 

 

Так свидетельствуют люди.

 

 

Jenta gavahi tak hi.

 

 

People have testified to it.'

 

 

- Эти добрые люди, - заговорил арестант и,

 

- Sey hao jenta, - plenjen shwo, hastem adi “hegemon” e fai for: - li bu gwo lerni koysa e he konfusi olo ke me shwo-te.